Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Кажется, нет, патера.

– Так вот, просветление – можно сказать, то же самое, но для всего нашего круговорота. Для всех и каждого время будто бы останавливается, а ты вроде как существуешь вне времени – так сказать, в перивремени, где и слушаешь обращающегося к тебе бога. В моем случае этим богом стал Иносущий. Не думаю, что на уроках, в палестре, уделял ему много внимания, но многое, многое расскажу о нем в будущем. Ну а после, днем, майтера Мята напомнила мне об одном обстоятельстве, и с тех пор я не забываю ее слов ни на миг. Она сказала, что Иносущий совсем не таков, как прочие боги, советующиеся друг с другом в чертогах Майнфрейма, а посему что у него на уме, неведомо никому, кроме него самого. Майтера Мята необычайно кротка, но и весьма мудра. Надо бы впредь не забывать об этом, не позволять первому ее качеству затмевать второе.

– Хор-рошая девочка!

– Да, и весьма добродетельная. Сама скромность и чистота.

– А вот насчет просветления, патера, – подал голос Бивень. – То есть твоего просветления. Это из-за него кто-то пишет на стенах, будто ты кальдом станешь?

Шелк щелкнул пальцами.

– Хорошо, что ты мне напомнил… я как раз собирался об этом спросить. Знал же, чувствовал, что о чем-то забыл! Действительно, неподалеку кто-то нацарапал на стене мелом: «Шелка в кальды!», я видел по дороге домой. Это твоих рук дело?

Бивень отрицательно мотнул головой.

– Или, может, один из других мальчишек постарался?

– По-моему, наша мелюзга тут ни при чем, патера. Совсем ни при чем. Надписи в двух местах: на соседней лавке готового платья и еще на улице Шляпников, на том самом доме, где живет Хлопчатка. Я обе видел, и обе они слишком высоко. Только я дотянулся бы, ни на что не вставая, да еще, может, Саранчук, но он сказал: даже не думал чего-то такого писать.

Шелк кивнул собственным мыслям.

– Тогда ты, Бивень, видимо, прав. Это из-за ниспосланного мне просветления. Вернее, из-за того, что я рассказал о нем кому-то и нас подслушали… а слышали от меня об этом уже с полдюжины человек, включая тебя. Похоже, не стоило мне распускать язык, ох не стоило!

– А как оно было-то, патера? Как выглядело… ну, кроме того, что все вокруг остановилось?

Шелк надолго (часы на каминной полке успели оттикать с полдюжины раз, не меньше) умолк, в сотый раз обдумывая пережитое. Казалось, за минувшие дни он обкатывал сие событие в голове так часто, что к этому времени оно обрело матовую гладкость речной гальки.

– В тот момент, – наконец заговорил он, – я понял все, что мне когда-либо в действительности требовалось понимать. Правда, слово «момент» здесь не слишком-то к месту, поскольку происходило это вне какого-либо времени, но я, Бивень… – Слегка осекшись, Шелк улыбнулся: – Но мы с тобой, Бивень, сейчас внутри времени, а посему на осознание всего, услышанного в тот момент – точнее, не момент, – мне требуется время, и не такое уж малое. Сразу подобного не усвоить, не осмыслить… понимаешь, о чем я?

Бедняга Бивень не слишком уверенно кивнул:

– Кажется, да, патера.

– Возможно, этого вполне довольно.

Вновь сделав паузу, Шелк с головой погрузился в раздумья.

– В числе прочего я узнал, что мне предстоит стать наставником. Дело от меня Иносущему требуется лишь одно – спасение нашего мантейона… однако ему угодно, чтоб я спас мантейон, взяв на себя роль наставника. Учителя. Призваний, Бивень, на свете множество. Высочайшее из них – чистое поклонение богам, недеяние, но это не для меня. Мне велено учить, а всякому учителю надлежит не только мыслить, но и действовать. Тот, с кем я свел знакомство сегодня вечером, старик с чудесной ногой – также учитель, однако ж он – само действие, воплощенная активность, хотя и стар, и одноног. Учит он искусству фехтования. Как по-твоему, отчего он таков? Отчего он – само действие?

В глазах Бивня вспыхнули искры азарта.

– Не знаю, патера. А отчего?

– Оттого что бой на мечах либо саблях, а уж тем более на азотах, не оставляет времени для размышлений, и, следовательно, ему требуется ковать воплощенное действие из учеников. Теперь слушай как можно внимательнее. Обо всем этом он должен, обязан думать. Понимаешь? Пусть бой на клинках – сплошь действие; обучая других бою подобного рода, требуется мыслить. Нашему старику необходимо подумать не только о том, чему учить, но и как преподать науку наилучшим возможным образом.

– Кажется, понимаю, патера, – кивнул Бивень.

– В той же манере тебе, Бивень, следует поразмыслить над подражанием мне. Подумать не просто о том, как изобразить меня, но и о том, что изображать… и когда. Ну а теперь ступай домой.

– Мудр-рец! – каркнул Орев, звучно захлопав целым крылом.

– Благодарю тебя. Иди, Бивень, иди. Если Орев желает отправиться с тобой, можешь забрать его себе.

– Патера…

Шелк по примеру Бивня поднялся на ноги.

– Да? Что еще?

– Ты вправду собираешься учиться фехтованию?

Над ответом Шелк слегка призадумался.

– Фехтованию… Видишь ли, Бивень, мне предстоит усвоить множество куда более важных вещей. Например, с кем биться… или как хранить секреты. Тому, кто держит в тайне только секреты, которых ему велено не раскрывать, доверять нельзя. Это ты, разумеется, прекрасно понимаешь сам.

– Понимаю, патера.

– Вдобавок у всякого хорошего наставника можно научиться далеко не только преподаваемой им науке. А отцу с матерью передай, что я задержал тебя до столь позднего часа отнюдь не в наказание, но по беспечности, за каковую покорнейше прошу меня извинить.

– Идти – нет!

Буйно захлопав крыльями, Орев наполовину спорхнул, наполовину рухнул с плеча Бивня на высокую спинку кресла, обитого гобеленовой тканью.

– Птичка… остаться!

Бивень уже потянулся к задвижке.

– Я им скажу, что мы просто разговаривали, патера. Что ты рассказывал об Иносущем и многих других вещах. Это же правда, верно?

– Пр-рощай! – каркнул Орев. – До скор-рого, мальчик!

– Ну и чему тебя, бестолковую птицу, все это научило? – осведомился Шелк, как только Бивень скрылся за дверью. – Очевидно, нескольким новым словам для употребления невпопад?

– Божий пр-ромысел!

– О да, мудр ты теперь несказанно.

Повязка еще не остыла, однако Шелк размотал ее, раз-другой хлестнул ею о генуфлекторий, а затем обернул повязкой плечо поверх бинтов.

– Человек… бог. Мой бог.

– Заткнись, – устало велел Ореву его бог.

Стоило сунуть руку в стекло, Киприда поцеловала ее. Губы Киприды оказались холодны, словно смерть. Смерти сей Шелк поначалу обрадовался, однако со временем ему сделалось страшно, и он потянул руку к себе, но Киприда не пожелала ее отпускать. Тогда Шелк закричал во весь голос, зовя