Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– А мне внутрь нельзя, патера? – осведомился некто у самого его локтя. – Вон те не пускают.

Вздрогнув от неожиданности, Шелк опустил взгляд. Внизу, у самого локтя, поблескивало, лоснилось округлое лицо Склеродермы, жены местного мясника. Необъятная толщина ее немногим уступала росту.

– Разумеется, можно, – ответил он.

– Там у дверей какие-то люди…

– Знаю, – кивнув, подтвердил Шелк. – Я их там и поставил. Если б не это, внутри не хватило бы мест для скорбящих, а бесчинства перед самым началом службы нам совсем ни к чему. Уж лучше пускай подождут: как только привезут дрова, часть ожидающих впустим в боковые проходы.

Пропустив Склеродерму в сад, он запер за обоими калитку.

– Я ведь сюда каждую сциллицу прихожу.

– Да, знаю. Приходишь, – откликнулся Шелк.

– И всякий раз, как смогу, оставляю что-нибудь в кружке. Не так уж редко… почти всегда хоть дольку, да опущу.

– И это я тоже знаю, – кивнул Шелк. – Потому и пропущу тебя потихоньку через боковую дверь. Сделаем вид, будто ты тоже принесла что-либо для жертвоприношения… только, ясное дело, вслух объявлять об этом не станем, – поспешно добавил он.

– Прости меня за тот раз, с кошачьим мясом, патера… ну, что ведро на тебя опрокинула. Ужасно, конечно, себя повела… очень уж разозлилась, – повинилась Склеродерма, вперевалку ковыляя впереди (вероятно, затем, чтоб не встречаться с ним взглядом), но вскоре остановилась, залюбовавшись белой жертвенной нетелью. – Ты погляди, мяса-то на ней, мяса!

Шелк против воли заулыбался:

– Жаль, у меня сейчас нет хоть малой толики твоего кошачьего мяса. Птицу свою покормил бы.

– Так ты птицу завел? У меня уйма народу мясцо берет для собак. Непременно принесу тебе малость.

Впустив Склеродерму в боковую дверь, как и обещал, Шелк передал ее с рук на руки Бивню.

К тому времени, как он взошел на амбион, в центральном проходе показался первый носильщик с вязанкой кедровых поленьев за спиной. Майтера Роза, возникшая у алтаря словно по волшебству, возглавила разведение огня, и внезапность ее появления вновь извлекла из недр памяти Шелка явление патеры Щуки, едва не позабытое за множеством утренних хлопот.

«Вернее, не самого патеры, а его духа. Призрака», – мысленно уточнил Шелк. Чего добьешься пустым отрицанием, отказом называть вещи своими именами? Ему ли, ревностному защитнику потустороннего и сверхъестественного с мальчишеских лет, в страхе бежать при одном лишь упоминании о потустороннем духе?

Хресмологическое Писание лежало на амбионе, заботливо приготовленное майтерой Мрамор более часа назад. В фэалицу Шелк объяснял ребятишкам из палестры, что там отыщется наставление на любой случай, и сейчас также начнет, пожалуй, с чтения: возможно, в Писании для него и сегодня, как два дня назад, отыщется нечто… нечто…

Наугад открыв книгу, Шелк обвел взглядом собравшихся прихожан. Все разговоры разом утихли.

– Всем нам известно: смерть есть дверь к жизни, подобно тому, как жизнь наша есть дверь к смерти. Давайте же посмотрим, какой совет даст мудрость прежних эпох покидающей нас сестре и всем нам.

Здесь он сделал паузу: порог мантейона (благодаря огненным кудрям, освещенным жарким солнцем со спины, из дверного проема, спутать ее с кем-либо не представлялось возможным) переступила Синель. Да, верно, он ведь наказал ей прийти, практически потребовал ее присутствия… и вот она здесь. Шелк встретил ее улыбкой, однако глаза Синели – куда больше, темнее, чем ему помнилось со вчерашнего дня, – взирали только на тело усопшей.

– Будем надеяться, она не только подготовит нас к встрече со смертью, но и пособит нам изменить к лучшему наши жизни.

Вновь выдержав торжественную паузу, Шелк опустил взгляд к страницам.

– Всякий, кто чем бы то ни было опечален или недоволен, похож на поросенка, которого приносят богам, а он брыкается и визжит. Таков и тот, кто, уподобившись жертвенной голубке, молча оплакивает, как мы связаны с миром. Помните: только разумному существу дано следовать добровольно за происходящим, потому что просто следовать – неизбежно для всех.

Над амбионом поплыли пряди ароматного кедрового дыма. Огонь разожжен, жертвоприношения можно начинать. Сейчас майтера Мрамор, ожидающая в саду, увидит дымок, исходящий из божьих врат в крыше, выведет на Солнечную черную агницу и препроводит ее в мантейон с парадного входа. Вспомнив об этом, Шелк подал знак дюжим мирянам, поставленным у дверей, и боковые проходы начали заполняться народом.

– Воистину, вот оно, то самое наставление, которое нам и требуется. Вскоре я стану просить богов обратиться к нам непосредственно, если будет на то их воля. Но в силах ли боги сказать нам нечто лучшее, более подходящее, чем мудрость, ниспосланная ими минуту назад? Разумеется, нет! Подумайте сами. Что для любого из нас неизбежно? Смерть? Бесспорно, однако ж не только, вовсе не только! Все мы подвержены страху, и хворям, и бессчетному множеству прочих зол. Мало этого, сегодня нам суждено горевать об утрате подруги, утрате любимой, утрате родного чада!

Умолкнув, Шелк замер в ожидании. Только бы Орхидея не ударилась в слезы…

– Все это, – продолжил он, – не что иное, как условия нашего существования. Последуем же за происходящим добровольно!

Тем временем Синель уселась рядом с невысокой смуглянкой по имени Мак. Приглядевшись к ее неподвижному, исполненному грубоватой, жесткой привлекательности лицу, отметив пустоту ее взгляда, Шелк вспомнил, что она подвержена неодолимой тяге к пресловутому охряно-красному порошку под названием «ржавь». Помнится, Гиацинт тот же порошок, наоборот, взбодрил, но, видимо, на разных людей ржавь действует по-разному, и, кроме этого, Гиацинт, скорее всего, употребила ее не так много…

– Сию минуту Дриадель лежит перед нами, однако всем нам понятно: ее здесь нет. В этой жизни мы ее более не увидим. Она была добра, красива собой и великодушна. Делилась с нами всеми своими радостями. О чем она печалилась, нам уже не узнать, ибо она, не докучая окружающим горестями, несла их бремя сама. Известно нам, что ей благоволила Мольпа, поскольку умерла она в юности, а если кто-либо удивится – с чего бы, дескать, богине благоволить ей? – подумайте над сказанным мной хорошенько. Богачам благосклонности богов не купить: в круговороте и так все принадлежит им. Власть имущие не властны над нею тоже: ведь это мы подчинены им, а не они нам, и так будет вовеки. Возможно, мы, жители священного града Вирона, ценили Дриадель не слишком-то высоко – вне всяких сомнений, она заслуживала гораздо большего. Однако в глазах всеведущих богов наши оценки ничего не значат. В глазах всеведущих богов она бесценна.

Развернувшись, Шелк обратился к мерцающему серой рябью Священному Окну за спиной:

– Примите же, о бессмертные боги, сию прекрасную девушку! Пусть сердца наши рвутся от горя, мы – ее мать (тут мантейон наполнился негромким гулом: скорбящие зашептались, расспрашивая соседей) и ее друзья – не ропщем.

Туженицы, хранившие молчание, пока Шелк держал