Бес лести предан - Элиот Лилит

– Например? – едко осведомился император.

– Например, усильте армию. Не только бесогонов. В газетах какую только чушь не пишут, но в одном они правы: если так пойдет дальше, он станет угрозой для всего континента.

– Вы говорите об одном человеке.

– Вам ли не знать, как многое может сделать один человек. На вашем месте я дождался бы подходящего момента и атаковал Францию совместно с другими европейскими державами.

– Да что с вами сегодня такое? – император разглядывал старика с раздраженным недоумением. – Прежде вы никогда не лезли к государям с советами, как им управлять своей страной.

Глаза Германа мрачно сверкнули.

– Может, я и вечный скиталец, но у меня тоже есть родина. И очень скоро она может оказаться в весьма бедственном положении. Ну да вы правы: не мое это дело – лезть под руку императорам, – он тяжело поднялся с кресла. – Я взгляну на разлом, но сомневаюсь, что от этого будет прок. Алексей, я жду тебя снаружи.

И он вышел.

Император устало потер щеки.

– Пойти войной на Францию… Не знай я его лучше, решил бы, что англичане и ему платят. Лорд Уитворт мне уже плешь проел своими разговорами про новую антифранцузскую коалицию.

– Но если Франция в самом деле нам угрожает… – неуверенно заметил Алексей.

– С другого конца Европы? – император фыркнул. – Нет уж, ни в какую войну я встревать не намерен. А ты иди, не заставляй нашего друга ждать.

Глава 56. Горящий гершварц

Несколько раз на пути к Васильевскому острову им попадались патрули, но присутствие Алексея уберегло Германа от новых проблем.

– У меня с этими мундирами такое ощущение, будто я в прошлое попал, – пробурчал старик, провожая взглядом очередную группу солдат.

– Они дешевле, – резко заметил Алексей. – Дворянам победнее прежде приходилось по всему имению скрести, чтобы сыскать средства на обмундирование. Всем, кто недоволен новой формой, надо меньше думать о покрое мундира и больше – о службе.

Герман скрипуче рассмеялся.

– Я говорил ведь уже, что Фридриху ты бы понравился? Хорошо, конечно, что кроме покойного Катте, других гершварцев ему в жизни не попалось, но…

– «Хорошо»? – Алексей нахмурился. – Почему «хорошо»?

– Потому что он был замечательным человеком с золотым сердцем, но мало что искушает совесть так, как запредельно выносливое и сильное существо, готовое повиноваться любому твоему слову. И подумаешь, что за любую силу приходится платить, и платить не тебе… Ведь эта угроза так далека и расплывчата, верно? Пока гершварц не сожжет себя дотла, он и сам-то в нее не особо верит.

Герман остановился, не дойдя до площади с десяток шагов, и повернулся к Алексею. Алый разлом, окруженный черно-белым караулом, поблескивал в просвете меж домами, заливая половину морщинистого лица багровыми отсветами. Вторая тонула в густой тьме.

– Я почти уверен, что ничего нового мне этот разлом не покажет. Оно мне так, потешить стариковское любопытство. На самом деле я хотел поговорить с тобой.

Алексею стало не по себе. Что за разговор такой, если ради него Герман тащился в такую даль?

– Понравилось тебе в отпуске?

Такого вопроса Алексей не ожидал.

– Я… нашел, чем заняться.

– Я не это спросил. Понравилось или нет?

Алексей настороженно глянул на Германа.

– Понравилось. Только на службе его величеству я больше пользы приношу.

– А Петербург? То, чем он стал, тебе нравится?

Да что за вопросы такие…

– Вы сами помните, каким он был раньше. На какую улицу ни свернешь, бесы кишмя кишат. Вам самому не кажется, что стало лучше?

Герман вытащил из кармана плаща шляпу и разгладил ее на предплечье. Круглая – такие император надевать запретил, потому что их носили в революционной Франции.

– Бесов поубавилось, – насмешливо согласился Герман. – Да только и людей тоже. Я потому и спрашиваю: нравится тебе в городе?

– Нет, – процедил Алексей. – Но мне никогда здесь не нравилось. Сейчас – не больше прежнего.

– Не любишь большие города? Понимаю. Интересно только, что я по пути сюда вообще никого со счастливым лицом не видал. Не знаешь, отчего это?

Алексей скривился.

– К чему вы клоните?

– Да ты сам знаешь, к чему. То, что можно устроить в казарме или в Гатчине, невозможно навязать огромному городу, где живет столько разных людей, и уж тем более – целой стране. Павел Петрович со своими запретами пытается тушить пожар маслом. Неужели ты этого не видишь?

Алексей почувствовал себя загнанным в угол.

– Да чего вы от меня хотите?

– Ничего, – отрезал старик. – Мой век давно прошел. Мне ни во что уже не следует вмешиваться, но как же иногда сложно удержаться…

Они застыли друг напротив друга – две темные фигуры посреди черной улицы. Окна глухо щерились закрытыми ставнями. На небе – ни звездочки.

– Вы не наседаете так ни на его величество, ни на великих князей. Что во мне такого особенного?

– Сам знаешь. Светлых много, но гершварцев… Я видел, как падает в пропасть Ганс фон Катте, и слышал, как рубили голову Ангелу Смерти. Может, если хоть одного мальчишку вытащу прежде, чем его перемелют жернова судьбы, смогу спать спокойнее.

На «мальчишку» Алексей уже не обижался, он не понимал другого:

– Но что вам за дело до гершварцев? Не может же вас до сих пор мучить совесть за то, что вы семьдесят лет назад не спасли от смерти друга?

Будь Герман таким хорошим другом для этого фон Катте и Фридриха Великого, разве уехал бы он от прусского двора? Что-то здесь нечисто. Впрочем, Алексей не был знатоком человеческих душ.

Высушенное временем лицо скривилось.

– У тебя еще не было такой утраты, чтобы понять. Может хоть сто лет пройти, а ты будешь помнить. Когда жизнь, в которой было столько всего, обрывается одним жирным росчерком – и все по вине нелепых престольных игрищ. Уж на что гершварцы странные существа, но к людям они ближе, чем короли и императоры. И первые, и вторые служат третьим и покорно принимают страдания из их рук – до поры до времени.

– Теперь понятно, чего вас так тянет во Францию.

– А, язвить научился? Нет, мальчик, Франция провалилась в свое собственное болото – посмотрим, как теперь оттуда выползет. Но я не об устройстве общества пытаюсь говорить, а о тебе. Ты сам разве не чувствуешь, к чему все идет? Неужели ты до сих так влюблен в мечты своего императора, что готов за них умереть?

– Да.

Алексей и