Последний маг Ренессанса - Сергей Эдуардович Цветков

незакрытое судебное дело по обвинению Бруно в ереси, было, вообще говоря, делом небезопасным. И не случайно многие знакомые Ноланца в Германии были поражены его решением ехать на родину, «откуда он некогда, как сам признавался, спасался бегством». Но сам беглец, кажется, не ждал от этой поездки никаких неприятностей. Венецианская республика, хотя и имевшая свою собственную инквизицию, по меркам своего времени была средоточием гуманистической образованности и религиозной терпимости, а ее независимая политика, казалось, гарантировала безопасность от притязаний римской инквизиции.

Да и в самом Риме дела вроде бы складывались благоприятным для Бруно образом. Григорий XIV, недавно вступивший на папский престол, слыл человеком широких взглядов. Недаром в том же 1591 году вышла книга Франческо Патрици, содержавшая новое издание Герметического свода, с посвящением Григорию XIV. Обращаясь к папе, Патрици призывал его ввести преподавание герметической философии повсюду, в том числе и в иезуитских школах, поскольку Гермес гораздо лучше доказывает истинность христианства, нежели Аристотель. Григорий XIV вскоре умер, но его преемник Климент VIII пригласил Патрици в Рим, где он получил кафедру в университете. Узнав об этом, Бруно заявил: «Этот папа – порядочный человек, так как он покровительствует философам, и я тоже могу надеяться на покровительство; я знаю, что Патрици – философ и ни во что не верует».

Быстро уладив свои дела, Бруно отправился в путь и, после непродолжительной остановки в Падуе, весной 1592 года прибыл в Венецию. Сначала он поселился в гостинице, а потом, как и было уговорено, перебрался в дом Мочениго. Если бы не этот переезд, судьба его могла сложиться по-другому.

Два месяца, следуя контракту, Бруно преподавал «искусство памяти» своему 34-летнему ученику, который то ли ждал от него каких-то магических «откровений», то ли испытывал его образ мыслей. Вероятнее все же, что Мочениго очень быстро насторожили антицерковные высказывания Ноланца, не считавшего нужным придерживать свой язык. К делам веры Мочениго относился весьма серьезно. Ранее он входил в Совет мудрых по ересям – орган, осуществлявший государственный надзор за деятельностью венецианской инквизиции. Известно также, что он находился под сильным влиянием своего духовника, от которого получил совет вести подробный дневник о своих беседах с подозрительным профессором. Во всяком случае, мысль донести на Бруно созрела у Мочениго задолго до того, как он осуществил свое намерение. Как-то в разговоре со своим знакомым он заметил, что продолжает брать у Бруно уроки только затем, чтобы оправдать свои затраты на философа, но как только выжмет из него все до капли, то немедленно предаст его в руки инквизиции.

Развязку ускорил сам Бруно, также выказывавший разочарование своим учеником. 21 мая дело дошло до открытого разрыва. В резких выражениях Бруно объявил Мочениго, что научил того всему, чему обещал и за что получал деньги, и теперь с чистым сердцем возвращается во Франкфурт. На следующий день Бруно упаковал свои вещи, книги и рукописи и отправил их вперед, рассчитывая выехать вслед за багажом, на рассвете. Однако ночью к нему в комнату постучали. Отперев дверь, Бруно увидал перед собой хозяина дома, за спиной которого стояли его слуга и шесть дюжих венецианских гондольеров. С их помощью Мочениго обратил своего гостя в пленника, заперев его на чердаке, и сел писать донос.

Наутро стража препроводила Бруно в ужасную тюрьму Дворца Дожей со свинцовой крышей. Летом солнечные лучи превращали ее мрачные камеры в адские печи; зимой их стены покрывались льдом. С этого дня Бруно уже ни разу не пришлось вдохнуть воздух свободы.

Инквизиционный трибунал Венецианской республики состоял из отца инквизитора Джованни Габриелли, папского нунция Людовика Таберна и патриарха Венеции Лоренцо Приули. Председательствовал на нем сенатор Фускари – один из децемвиров, членов Совета десяти, верховного органа республики.

Заседания проходили во Дворце дожей. На первом допросе, 26 мая, перед высоким судилищем предстал «человек среднего роста, с каштановой окладистой бородой». За эти дни Мочениго написал один за другим три доноса на своего учителя, указав, «что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что, когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это – великая нелепость; что он – враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа и поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что он не видит различия лиц в божестве, и это означало бы несовершенство Бога; что мир вечен и существуют бесконечные миры, что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и насколько мог старался избежать смерти; возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое…

Он рассказывал о своем намерении стать основателем новой секты под названием «новая философия». Он говорил, что дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия Божия; надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они – ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед Богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому, что он удивляется, как Бог терпит столько ересей католиков».

Безусловно, здесь мы сталкиваемся не со словами и мнениями самого Бруно, а с их истолкованием, зачастую весьма вольным. Отвечая на предъявленные ему обвинения, Ноланец откровенно изложил свою философию:

«Существует бесконечная Вселенная, созданная бесконечным могуществом. Ибо я считаю недостойным благости и могущества божества мнение, будто оно, обладая способностью создать кроме этого мира другой и другие бесконечные миры, создало конечный мир.

Итак, я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров, подобно миру этой Земли. Вместе с Пифагором я считаю ее светилом, подобным Луне, другим планетам, другим звездам, число которых бесконечно. Все эти небесные тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную Вселенную в бесконечном пространстве. <…>

Что же касается духа Божья в третьем лице, то я… толкую его как душу Вселенной или присутствующую во Вселенной, как сказано в премудрости Соломона: «Дух Господень наполнил круг земной и то, что объемлет все». Это согласуется с пифагорейским учением, объясненным Вергилием в шестой песне «Энеиды»:

…Все питает душа, и дух, по членам разлитый,

Движет весь мир…

(Пер. С.Ошерова)

От этого