Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

фантастическую историю о бомбе-созидательнице, на месте взрывов которой возникают новые дома. Эту мечту он перенес теперь в новый сюжет «Сказки о мире», герои которого строят «чудесную пушку», на месте взрыва снаряда которой «вырастает целый город». И это чудо, как олицетворение коллективного труда, направленного на всеобщее счастье, уничтожает разрушительные силы.

Но заявка на «Сказку о мире» не получила быстрого одобрения в студии, и Шварц, не дождавшись подписания договора и получения по нему аванса, на этом остановился.

Глава четвертая

Работа над воспоминаниями

13 февраля 1950 года Евгений Львович стал дедушкой. Первенцу Наташи было дано имя Андрей. Впоследствии Шварц посвятил ему шуточное стихотворение: «Звать его Андрей / Дед его еврей, / Бабушка – армянка, / Мама – хулиганка, / Папа – кандидат; / Худо дело, брат».

В это время Шварц значительно располнел и внешне производил впечатление весьма солидного человека, хотя склонность к шуткам и любовь к юмору остались с ним навсегда.

Возможно, что именно рождение внука подтолкнуло Евгения Львовича к написанию воспоминаний о собственном детстве, поскольку первые строчки его мемуаров «Я помню себя лет с двух…» датированы 30 июня 1950 года. Детские воспоминания перемежались в его записях с размышлениями о дне сегодняшнем, и постепенно картина его жизни становилась всё более полной.

«Сегодня ровно год, как я решил взять себя в руки, работать ежедневно, и уж во всяком случае, во что бы то ни стало вести записи в своих тетрадях, не пропуская ни одного дня, невзирая ни на болезнь, ни на усталость, ни на какие затруднения, – писал Евгений Львович 24 июня 1951 года. – Впервые за всю мою жизнь мне удалось придерживаться этого правила целый год подряд. И я доволен и благодарен. Худо ли, хорошо ли, но мне удалось кое-что рассказать о моей сегодняшней жизни, значит этот год не пропадет так бесследно, как предыдущие. И я решился за этот год на нечто более трудное. Я стал записывать о своем детстве всё, что помню, ничего не скрывая и во всяком случае ничего не прибавляя. Пока что мне удалось рассказать о себе такие вещи, о которых всю жизнь я молчал. И как будто мне чуть-чуть удалось писать натуру, чего я никак не умел делать… Год, прожитый с тех пор, был очень, очень уныл. Я что-то очень отрезвел… Я как бы растянул душу или вывихнул. Впрочем, я ни за что не хочу смотреть фактам в лицо. Пока что я не верю, что мне пятьдесят четыре года: жизнь продолжается…»

Встречаются в шварцевских «тетрадях» и дневниковые записи того времени. «Надевши длинные белые валенки, – записал он 24 ноября 1950 года, – пошел бродить по обычному своему пути: академический поселок, нижний лесок, море. Внизу дорожки еще не протоптаны, и я рад был валенкам. Несмотря на мороз, между корнями деревьев в снежных берегах бежит ручей. Иду по просеке и думаю – здесь, на севере, ощущаешь силу жизни, может быть, и больше, чем на юге. Чтобы вырасти из песчаной почвы под ледяным ветром, в страшные морозы, вопреки всему развернуться, как эта елка, и подняться выше своего соседа – телеграфного столба, нужно иметь богатырские силы. И мне стало понятно, что этот лес не говорит с южной лихостью о своей силе и красоте просто потому, что ему некогда…»

Тем временем денежные дела Шварцев оставались по-прежнему далеко не идеальными. «Дорогая моя Наташенька, – пишет Евгений Львович дочери 18 декабря 1950 года, – спасибо тебе за письма. Я пробую вылезти из своего финансового кризиса, вернувшись в лоно Ленфильма. Надя уговорила меня написать сценарий. Материал необыкновенно интересный – о детях-туристах. Я связался здесь с детской туристской станцией, и в дневниках детей, и в разговорах с участниками путешествий нашлось столько богатств, что на десять сценариев хватит с избытком. По новому министерскому приказу, прежде чем писать сценарий, я должен сдать министерству либретто. То есть подробно изложить сюжет, рассказать о действующих лицах картины и так далее, и тому подобное. Для меня легче написать сценарий, но я попробовал рискнуть. Либретто на студии в основном понравилось, но меня попросили сделать кое-какие переделки. И вот я делаю уже четвертый вариант либретто, – последний уже по указаниям рецензента министерства. И при этом все меня торопят – и студия, и Надя. Я – то еду в город, то возвращаюсь, чтобы править, то опять мчусь на студию. Я думал, что отложу работу над пьесой дня на три, а теперь просто не знаю, когда я к ней вернусь. А она почти что кончена. Не больше недели осталось посидеть над ней – прямо беда. Из-за всего этого откладывается моя поездка в Москву, и я не пишу тебе, частью по занятости, а частью потому, что не знаю, когда же выберусь к тебе. Не сердись на меня за это…

Мы думали было пожить в городе недели две, пока дела идут так, что мне приходится постоянно бывать на Ленфильме. Поехали двенадцатого в Ленинград. А четырнадцатого уже решили, что это невозможно. Мы так привыкли за это время жить за городом, что в своей квартире чувствуем себя, как в гостях. Приехали мы опять в Комарово, встретила нас со слезами и воем Томка, и почувствовали мы, что вернулись домой.

Была здесь Лидочка Каверина. Она получила квартиру на Лаврушинском переулке. Очень звала нас приехать в Москву встречать новый год. Звали нас и Заболоцкие, с которыми мы разговаривали по телефону на другой день после Катюшиных именин… Нам очень хотелось приехать, но деньги не пускают. Ты пишешь, чтобы я не беспокоился по поводу того, что не могу тебе послать причитающиеся тебе деньги. Не беспокоиться по этому поводу я не могу. Утешает меня одно: в свое время ты получишь их полностью, как это было и в прошлом году. Я думал, что в этом году обычное мое осеннее безденежье ликвидируется скорее, чем в прошлом, но, видимо, ошибся…

Всё вижу тебя во сне, как это бывает, когда особенно много думаю о тебе… Пиши мне, родная. Я постараюсь теперь писать, как можно чаще. Целую тебя, Андрюшу, Олега. Привет Нине Владимировне…» Как чудо вспоминал Евгений Львович недавние встречи с дочерью, совместные с ней завтраки на кухне по утрам и беседы с маленьким Андрюшей о рыбках и пирамидках.

Вскоре во флигеле домика Шварцев, где когда-то была баня, был сделан ремонт, и семья смогла разместиться попросторнее. Для Андрюши, к которому с большим теплом относилась и Екатерина Ивановна, приготовили удобную комнату, и начиная с его годовалого возраста Наташа с