Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

Жак Прессер вернулся к преподавательской деятельности и писал статьи, поэзию, короткие рассказы, а также детективные романы. Он считался интеллектуалом, пользовался популярностью среди своих студентов и сверстников. Все это время он пытался работать над книгой, которую Ло де Йонг поручил ему написать для Института исследований войны, Холокоста и геноцида. Он считал ее своим главным произведением.

В надежде, что книга найдет отклик в сердцах читателей в сугубо личном плане, он решил использовать такой прием, как «постоянное погружение читателя» в рассказы очевидцев, изложенные в дневниках и письмах. Он придумал для таких источников от первого лица специальный научный термин: «эго-документы», то есть документы личного происхождения. Он в течение двух десятилетий рассказывал об этих документах на занятиях в университете и публиковал о них научные статьи. Но работа над книгой о преследовании евреев продвигалась крайне медленно.

Позже Жак Прессер объяснит, что голландский Холокост являлся для него не только «историей», но также частью его собственного жизненного опыта. События немецкой оккупации глубоко повлияли на него как на личность. Он был их свидетелем и пережил все эти страдания. Жертвами Холокоста стали не какие-то абстрактные анонимные фигуры, а его жена, его семья, его друзья, его община. Когда он пытался приступить к обработке материала, он был вынужден принимать в расчет определенные моральные соображения.

Книга «Уничтожение» (Ondergang) была наконец опубликована (на голландском языке) в 1965 году. Это издание объемом более 1000 страниц стало разящим обвинением не только нацистской программы геноцида, жестокости и насилия, которая претворялась в жизнь оккупационными силами в Нидерландах, но и безразличия голландцев к этим преступлениям, которое означало их соучастие в них. До сих пор эта тема была табуированной. По словам Фрэнка ван Фрея, эта историческая публикация была воспринята как цунами в культурной жизни страны, как значимый момент существенных социальных перемен.

В своем вступительном слове «К читателям» Жак Прессер объяснил, что в течение пятнадцати лет работы над проектом его поддерживало чувство долга «высказаться от имени всех тех тысяч людей, которые теперь обречены на вечное молчание, чьи последние крики отчаяния остались неуслышанными и чей прах был развеян»{355}. Вместо того чтобы писать о «евреях», он часто использовал местоимение «мы».

Первый тираж его книги, выпущенный в конце апреля, был распродан в течение четырех дней{356}. В ноябре вышло новое, недорогое издание в мягкой обложке, которое сразу же разошлось тиражом в 40 000 экземпляров{357}. В течение года было продано в целом сто тысяч экземпляров – крупный успех для голландского научно-популярного издания. Как отмечала голландская газета Algemeen Handelsblad, многие отклики на книгу были «очень эмоциональными», на что Жак Прессер заявил, что для него это не стало большим сюрпризом. «Это историческое произведение о людях нашего времени, которых мы по большей части знали лично», – сказал он{358}. До определенной степени «эмоциональная» реакция на книгу последовала от членов Еврейского совета, в частности от детей Абрахама Ашера, которые выступили против нападок Жака Прессера на упомянутое учреждение.

Книга была переведена на английский язык Арнольдом Померансом и опубликована в 1968 году под названием «Уничтожение голландских евреев», а затем переиздана в 1988 и 2010 годах под названием «Пепел на ветру». Она выступила в качестве основы для некоторых других исторических работ, которые появились на голландском языке во второй половине 1960-х годов. Фрэнк ван Фрей охарактеризовал эту книгу как «решающий фактор в закреплении окончательного решения еврейского вопроса в коллективной памяти»{359} населения Нидерландов. Она действительно положила начало открытому обсуждению той темы, которая до этого момента не обсуждалась. Это позволило следующему поколению создать иную структуру, с помощью которой можно было бы понять историю своей страны.

Однако на некоторых историков той эпохи книга «Уничтожение» произвела меньшее впечатление. «Прессер не считался серьезным ученым в Нидерландах, – высказал мне свою точку зрения в интервью бывший исследователь Института исследований войны, Холокоста и геноцида Дэвид Барноу. – Он был слишком эмоционален. Все говорили, что эта книга знаменита, но она не может считаться научным трудом». Он добавил: «Она написана в гневе. Можно сказать, что он был «слишком близок» к своему материалу».

Двое академических помощников Жака Прессера, Арианна Баггерман и Рудольф Деккер, согласились с тем, что в мире науки книга «Уничтожение» не воспринималась как серьезный труд. «Субъективная история Прессера была воспринята неодобрительно, – писали они. – Его акцент на индивидуальном опыте получил довольно критический отклик от его голландских коллег»{360}.

Как подчеркивали историки Саския Хансен и Джулия Заранкин, поскольку Жак Прессер рассматривал войну как историю о человеческой жестокости, преступной виновности и страданиях, в то время как Ло де Йонг представлял ее как битву политических идеологий, эти два историка, возможно, сформировали предпосылки к возникновению «основной дихотомии в памяти голландцев»{361}.

Эта «основная дихотомия» в написании истории, установившаяся после войны, с тех пор сформировала культуру памяти в Нидерландах. В 1950-х годах послевоенное поколение все еще могло рассчитывать на идею о том, что «неотъемлемая добродетель» голландского населения осталась нетронутой, однако к концу 1960-х годов новое поколение, дети выживших в войне, поставило это фундаментальное убеждение под сомнение. Их скептицизм отражал бунтарство той эпохи и зарождающуюся культуру сопротивления, которая противостояла флегматичности и молчанию их родителей. Молодые историки, журналисты и общественные активисты начали исследовать, что на самом деле происходило во время войны, и задавались вопросом, как общество допустило это.

Фрэнк ван Фрей утверждал, что было бы «слишком просто» свести недостаток общественного внимания к преследованиям и истреблению евреев к «сознательным усилиям по подавлению болезненных воспоминаний». В послевоенный период, писал он, многочисленные причины «социального забвения» включали в себя «глубоко осознанный поиск преемственности и реконструкции» и традиционную идеологию, «подчеркивающую идею о том, что все эти страдания были не напрасны»{362}. Как утверждал Фрэнк ван Фрей, книга Жака Прессера внесла «радикальные изменения в доминирующую культуру памяти».

Индивидуальные интерпретации войны Жаком Прессером и Ло де Йонгом отражали разницу не только в их эмоциональной отстраненности от драмы, но и в степени их физической близости к ней. Жак Прессер был вынужден выживать дома, в то время как Ло де Йонг находился за океаном, в изгнании. Эта дистанция, физическая и эмоциональная, позволяла Ло де Йонгу сохранять рассудок при рассуждениях о прошлом. Но он при этом, должно быть, нес огромное эмоциональное бремя.

* * *

Во время немецкого вторжения в 1940 году Ло де Йонг, в то время главный редактор журнала De Groene Amsterdammer, вместе со своей семьей поспешил в гавань Иджмуйден, откуда несколько пароходов отправлялись в Дувр и другие британские порты. В творившемся в гавани хаосе они были разлучены с его родителями и его младшей сестрой Джанетт, которой к тому времени исполнилось двенадцать лет. Все трое вернулись домой, а позже погибли в Собиборе. Ло и его жена были одними из немногих счастливчиков, поднявшихся на борт парохода{363}.

Его брат-близнец Салли, врач, также остался, потому что служил в голландской армии, как и его жена Элизабет ван Мейл (или Лизье) и их маленькие мальчики, Абель и Даниэль. Салли в последующем умер в Бухенвальде, а Лизье – в Освенциме. Абель и Даниэль, скрывавшиеся в разных семьях, смогли выжить. Они выросли порознь, без родителей, но поддерживали связи со своим знаменитым дядей-историком, который редко говорил с ними об их родителях.

«Ло почувствовал себя неловко, когда мы как-то спросили его о чем-то, и ответил: «Оставьте прошлое в покое. Сосредоточьтесь на будущем», – рассказал Абель об одном из моментов. – На самом деле [эта фраза звучала] достаточно странно для историка»{364}.

Все оказалось не так просто. Когда Ло де Йонг умер в 2005 году, его падчерица обнаружила большой конверт, засунутый за ящик его бюро. В нем были фотографии Салли, письма, написанные Салли, и множество других личных документов его брата-близнеца, которые сыновья Салли никогда не видели. Почему Ло де Йонг не поделился этими материалами со своими племянниками?

Проработав с 1942 по 1943 год врачом в Вестерборке, Салли понял значение депортации, и когда он и его жена получили свои собственные уведомления о призыве, они предприняли две безуспешные попытки бежать из страны, но были арестованы. Салли отправили в Освенцим.