За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Это дивное слово «занавес», как первый рассветный луч, озарило лица собравшихся в Камергерском переулке. Звук аплодисментов увенчал труды автора. Тотчас все оглянулись на его величество короля. Станиславский медленно, как старец, поднялся и отстегнул целых семь хлопков.

– Браво! – крикнула почему-то не жена драматурга, а ее подружка.

Личное письмо М. А. Булгакова И. В. Сталину

5 мая 1930

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 713. Л. 35]

– Минуту тишины! – велел король Константин, и тотчас все смолкло. – Мы с вами только что прослушали замечательную пьесу, которую, конечно же, будем толкать к постановке на сцене нашего прославленного театра. Я приглашаю всех в буфет отметить это знаменательное событие. А заодно вспомнить и мой позавчерашний день рождения.

Все обрадовались пуще прежнего, засуетились, столпились вокруг автора, он пожимал руки, подставлял под поцелуи актрис щеки, добрался до жены, чтобы принять ее поцелуи, а когда Любовь Евгеньевна, пользуясь случаем, взяла под руку Книппер-Чехову, чтобы переброситься с ней парой словечек, автор приблизился к подруге жены и с особым чувством приложился к ее руке. На что, конечно же, все обратили внимание, но лишь мельком, не стоит задерживаться, впереди – буфет!

– Михаил Афанасьевич, – окликнул автора Станиславский. – Зайдите ко мне на пару слов, голубчик.

– С удовольствием! – бросился Булгаков догонять создателя Вселенной по имени МХАТ. Он шел следом за королем и, когда они вошли в его кабинет, ждал, что тот кинет россыпь замечаний, которые нетрудно будет учесть или даже оспорить.

– Присаживайтесь, – произнес Константин Сергеевич и сел за свой массивный стол, заваленный бумагами и книгами.

– Я весь ухо, как говорят французы, – игриво сказал драматург.

– Я хотел бросить вам пару слов о вашей пьесе, – выставил Станиславский свой тяжелый подбородок вперед. – Скажу честно, она мне не понравилась от начала до конца. Не понравилась.

Чего угодно ждал Булгаков, но не такой категоричности!

– Вот как?.. – пробормотал он, чувствуя себя Мольером, в котором разочаровался Людовик.

– Недавно я был невольным свидетелем объяснения двух людей. Молодой человек пытался узнать у дамы сердца, почему она его бросает. Она долго не могла найти слов, пока вдруг не произнесла: «Ты меня больше не царапаешь». Понимаете? Он ее не царапает!

– Стало быть, я тоже не царапаю? – с усмешкой спросил Михаил Афанасьевич.

– У вас была «Зойкина квартира», эдакая пьеска с пряностями. Потом «Дни Турбиных» – выше всяких похвал. «Бег» – тоже сильная вещь. Затем вы предложили «Багряный остров»… А теперь это. Я слушал и возмущался. Откуда вы взяли предлог «де»? Это все равно, что вы вдруг стали бы именоваться Михаил де Булгаков. Насколько мне известно, Мольер не получил дворянского титула и де Мольером называться не мог. Голубчик! Его похоронили тайно, под покровом ночи, за кладбищенской оградой, где хоронили самоубийц. Разве стали бы его хоронить подобным образом, будь он де Мольер?

– Да, король не удостоил его дворянского титула, – весь сжавшись, промолвил драматург. – Но небеса удостоили.

– Начинается! – уныло вздохнул основатель системы Станиславского. – Зачем у пьесы подзаголовок, что она из музыки и света? Надо убрать. Просто: пьеса в стольких-то действиях. А что за странная фраза в финале? «Причиной смерти стала судьба»! Судьба не может считаться причиной смерти. Все равно как если бы вы написали: «Причиной смерти стала жизнь». И откуда вы взяли какую-то кабалу Священного писания? Что-то я не слыхал про такую. Была такая?

– Автор вправе придумывать.

– А не слишком ли много наш автор берется придумывать? Здесь надо держать себя в рамках. Иначе институты истории возьмут нас за жабры. Ладно, это все легко поправимо. Невозможно исправить главное – стержневую струну пьесы. Каким вы показываете нам Мольера? Жалкий потаскун. Пресмыкается перед королем. Блудит направо-налево. А в итоге и вовсе женится на собственной дочери. Пусть по незнанию. Но подобные штуки судьба преподносит в наказание за грехи. Я не увидел творца. Складывается нехорошее ощущение, будто где-то сидит и пишет свои великие пьесы великий Мольер, а тут его двойник бегает, шустрит, Фигаро здесь, Фигаро там, всем пытается угодить, его за пятки хватают святоши, он ускользает, получается, не получается… Где драматург Мольер? Почему вы ни разу не показали его за письменным столом, сочиняющим в творческих муках свои бессмертные творения?

– Почему не показал, спрашиваете?.. Потому что творчество – это таинство. Его невозможно показать. Можно фальшиво изобразить, как он кусает губы, дергает себя за волосы, злится, вымарывает куски написанного текста, даже сжигает в камине страницы, но все это для дешевой публики. Заглянешь в страницы к такому творцу, а там донос на соседа. Или потраченные деньги не сходятся с полученными. Прикажите мне изобразить, как я сам сочиняю что-нибудь, я и то не смогу.

– Плохо.

– Показанное творчество будет так же пошло выглядеть на сцене, как любовное соитие. Оставьте таинству его таинственность!

– Ну, не знаю…

– Вы когда-нибудь присутствовали, когда что-то писал Горький или Толстой? Или Чехов? Нет, вы общались с ними в те мгновения, когда они представлялись миру обыкновенными людьми, думающими о еде и выпивке, о дамах и о деньгах, в лучшем случае – о постановке пьес и печатании книг. Но сам процесс их творчества всегда оставался скрываем от ваших глаз. Зачем же нарушать тайну? То, что Мольер творец, должно чувствоваться в игре актера. Здесь важнее всего найти такого артиста.

– А кто, по-вашему, способен был бы так сыграть?

– Хмелев, к примеру.

– Колюнька? Да ему же еще тридцати нет. А вашему Мольеру сколько? Под пятьдесят?

Тут Булгаков не выдержал и зло рассмеялся:

– К тому моменту, когда мою пьесу поставят, Колюньке тоже пятьдесят стукнет!

Станиславский вскочил, схватил обеими руками правую руку Булгакова и почти прошептал:

– Вот! Вот, голубчик, чего и я боюсь, так же как вы. Прочитаете здесь, прочитаете там, успех, аплодисменты, ура! А потом прочитают здесь, прочитают там. Чувствуете разницу между словами «прочитаете» и «прочитают»?

– Обижаете. Конечно чувствую.

– А прочитают и что скажут? Мольер ползает на коленях перед Людовиком. А кто такой Людовик? Сапожник? Кузнец? Пролетарий? Может, он руководитель антимонархического восстания? Кто-кто? Ах, король? Монарх? Абсолютист проклятый? А автор пьесы у нас кто? Горький? Маяковский? Ах, Булгаков? Ну, знаете ли, все понятно. Иного от этого Булгакова ждать не приходится. Что скажете?

– Крыть нечем, – развел руками Михаил Афанасьевич.

– В том-то и дело, голубчик вы мой! У меня отчего сердце болит? От всего этого. А иные, которые поумнее, сообразят, кто такой Людовик и кто такой