За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

шакалов будем похожи. Как вы считаете?» И я ему смело ответил: «Товарищ Сталин, надо немедленно двинуть войска, и, пока немцы не захватили все польские города, нужно захватить Вильно, Ровно, Дубно, Гродно, Жадно, Смрадно, Брудно и Бздудно».

– Таких нет городов, – возмутилась Елена Сергеевна. – Во всяком случае никакого Бздудно. Ну Миша!

Ее возмущение лишь подлило масла в огонь общего смеха. Даже Ахматова поначалу еще хмурилась, но после Бздудно прыснула и сменила благородное негодование на похохатывание своим низким голосом.

– На карте, на карте всем покажу, – продолжал свой спектакль Булгаков. – Есть Бздудно, только поляки временно переименовали его во Збыщь-Бздыщь. Короче, не это важно, а то, что Сталин говорит: «Вот видите, товарищи полководцы, какие вы трусливые и каков сокол наш писатель, мой любимый Миша Булгаков. Вот кого я назначу новым наркомом обороны вместо Ворошилова. Гуляй, Климушка! А вы, товарищ Булгаков, подлечитесь и приступайте к обязанностям. Кому поручаете брать Польшу?» Отвечаю: «Белорусскую часть – Ковалеву, украинскую – Тимошенко». – «Так тому и быть». Как видите, друзья, я не зря выбрал этих двух, лихо взялись брать польские города.

– А что же ты Шиловского не направил? – спросила Елена Сергеевна.

– Мало ли, вдруг шальная пуля, а я перед ним и так в неоплатном долгу. Похитил главное сокровище жизни.

– Да ладно, – усмехнулось главное сокровище, – он себе быстро другое нашел, не менее главное. И не абы кого, а дочку самого Алексея Толстого. А вот Банга никого себе не нашла. Милая Банга!.. Ладно, оставим, давайте лучше про Польшу.

И они снова говорили про Польшу, спорили, надо ли нашим войскам пройти ножом между Брестом и Люблином, чтобы самим взять Варшаву.

– Ну конечно нет! – кричал Попов. – Там же тогда с немчурой и сцепимся.

– А я считаю, надо, – возражал Лямин. – Как ни крути, а все уважают только одно – силу.

– Чудовищно слушать весь этот милитаристский бред! – возмущалась Ахматова.

– А я считаю, надо Варшаву взять и поделить ее с немцами пополам, – предложил Вильямс. – Это будет ку де грас.

Булгаков придумал двух японских генералов, взятых в плен на Галкин-Голе, как он ернически именовал Халхин-Гол:

– Одного звать Хацубица Допота, другого – Нуисука Икота. Настоящие самураи, если неделю никого не убивают, у них начинаются гангрена мошонки и почечная недостаточность. И во избежание плачевных последствий они запросились хотя бы поляков идти бить. Даже, говорят, обидно, что мы попали в плен к военным плохой армии, лучше попробовать попасть в плен к воякам лучшей европейской армии…

Все снова смеялись, потом накатило лирическое настроение, Лямин посетовал на то, что жена в Калуге скучает по Москве, всем взгрустнулось, запросили Ахматову почитать новые шедевры, и она читала про то, как хотела бы откинуться в семнадцатый век, пить медок с боярынею Морозовой и вместе с ней погибнуть.

– Это к Тимофееву, – дослушав слабые стихи, предложил Булгаков.

– К какому Тимофееву? – не поняла поэтесса.

– Который в моей пьесе машину времени изобрел. Там только придется с пересадкой в шестнадцатом веке. Если опричники не зарубят, то переправят к царю Алексею.

Все скромно посмеялись, а Ахматова бросила в ерника абрикосик:

– Да ну вас!

– Таким образом можно испортить декорации, – сказал Вильямс.

Вечеринка продолжалась, он чувствовал себя неплохо, только стал уставать. Извинился: – Пойду посплю, после пиявок всегда людей в сон клонит.

Впервые за последние десять дней он уходил в сон не сквозь корявые заросли головной боли, а по ровному зеленеющему полю.

Глава двадцать седьмая

Жри!

1929–1930

Надеюсь, читатель, тебе не наскучили эти перелеты из одного года на десять лет назад и обратно? Но ведь и сам наш писатель в одной из своих пьес изобразил такие прыжки во времени. По этой пьесе спустя много лет всенародно любимый кинорежиссер снял всенародно любимый на века фильм.

К тому же, как видишь, наш герой задумал перескочить из года с двойкой и девяткой в год с тройкой и нулем. А это уже интересно.

Итак, в ту печальную, но прекрасную осень он был снова нищ, голоден, отовсюду гоним, но счастлив – арестованный любовью, он все больше погружался в ее оковы. «Проза и театр для меня, как для пианиста игра одновременно и правой, и левой рукой», – сказал он однажды. И в ту осень обе руки его играли на клавишах, он писал и пьесу, и продолжение романа.

И тайный друг, маленькая женщина с лицом девочки, которая пять минут назад плакала, но теперь видит, что все хорошо, при каждом свидании в полуподвале Сивцева Вражка жадно слушала новые страницы то пьесы, то романа. Пьесу он закончил вскоре после дня рождения ее мужа, но до конца декабря все редактировал и редактировал, прежде чем решился прочитать окончательный вариант.

– Почему «Кабала святош»? – всполошилась она, когда название «Мольер» он переделал на новое. – Какое-то причудливое словосочетание. Может, конечно, так надо, но просто «Мольер» мне нравится больше.

– Самый страшный персонаж у Мольера – Тартюф, святоша и морализатор. Человек, желающий разноцветную жизнь превратить в серую. Ханжа и лицемер, в душе греющий свои тайные грешные помыслы. Отвратительный гипокрит.

– Грех греет, – задумалась она над совпадением словесных корней. – Мы тоже выходим из подвала и становимся праведными. Я – женой другого мужчины, ты – мужем другой женщины. Но эта тайнопись любви так мучительно сладостна, и наш грех греет душу.

– Но мы не морализаторствуем о том, что надо разоблачать тайных любовников и вести их на публичную казнь, побивать кнутом. И если бы нас разоблачили, я бы гордо поднял голову и сказал: «Я люблю эту женщину и готов навсегда связать свою судьбу с нею».

– Ты впервые сказал, что любишь меня, милый.

– Правда? Не может быть!

– Правда.

– Любопытный факт биографии.

– О боже! – простонала она. – Какие тяжелые цифры – восемь и три! Насколько легче было бы, если б старшему было двадцать пять, а младшему двадцать! Что ж за судьба такая!

– Ненавижу судьбу! Судьба – это то, с чем человек почти всегда должен бороться. Из борьбы человека с судьбой родилась литература. Герой – это тот, кто непримирим. Ему не нужна судьба, доставшаяся по воле богов. Он хочет ее переломить и изменить. Чаще всего сей порыв приводит героя к гибели. Но иногда его ждет победа. Надо переделать финал. Под занавес пьесы я непременно поставлю чье-то рассуждение о том, что стало причиной смерти Мольера. И этот кто-то скажет: причиной его смерти стала судьба.

– Это все равно что сказать: причиной его смерти стала жизнь.

– Почти все