Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

широким определением ДПI, не могут быть защищены в большинстве военных конфликтов в прямом и обычном смысле этого слова. То, что предлагают правовые инструменты в реальности, представляет собой всего лишь бледную копию идеала, к которому следует стремиться, надежду, что благоприятные обстоятельства могут в исключительных случаях позволить достигнуть этого идеала, а также широкий набор принципов, правил и практических советов, как это можно сделать более вероятным. Поэтому термин «защита» следует понимать в относительном смысле. Одна из задач оставшейся части этой главы состоит в разъяснении причин этого.

Стремление отличать комбатантов от гражданских лиц и таким образом увеличить шансы последних на получение защиты в военное время стало основным движущим мотивом развития современного МГП. Разграничительная линия между ними проведена значительно четче, чем раньше, но трудности ее соблюдения остались столь же значительными, как и прежде. Не исключено, что они даже обострились. Уже само официальное правовое определение гражданского лица стало вызывать столько вопросов, что постоянно существует тенденция к его «закавычиванию». Забота об удобстве читателя требует его более простого написания; тем не менее следует помнить, что вопрос до сих пор остается открытым.

Уместно начать этот безрадостный и (как опасается автор) непопулярный анализ эмоционального средоточия данного предмета с краткого повторения того, о чем уже шла речь в части I. Упоминание о средоточии предмета не является ошибкой. Это та его сторона, которая связана с сочувствием и состраданием, и она возникает одновременно и параллельно с признанием со стороны тех, кто воплощает благоразумие и собственный интерес, того факта, что существуют категории номинально «неприятельских» лиц, которым можно и даже желательно не причинять вреда, степень невовлеченности которых в конфликт или их полная непричастность к нему позволяют говорить об их «невиновности». Столь многие из них могут быть причислены к «невинным» или абсолютно неопасным (младенцы, инвалиды и глубокие старики – при любых обстоятельствах; женщины, дети и люди пожилого возраста – в большинстве обстоятельств), что воины, придерживающиеся цивилизованных стандартов, всегда искренне сожалели, что лишь в исключительных обстоятельствах могут гарантировать всем гражданским лицам, что те никоим образом не будут затронуты тяготами и страданиями, причиняемыми войной, как, например, в случае, когда военная кампания проводится в безлюдной пустыне, в необитаемых горных районах или на островах, население которых составляют в основном пингвины и овцы.

Но удаленность гражданских лиц от мест сражений на суше и на море может и не спасти их от вовлеченности в то, что им предшествует или за ними следует. Сравнительно новым феноменом в истории ведения войн является то, что армии некоторых стран теперь в состоянии передвигаться и питаться за свой собственный счет, а не за счет местного населения. Когда армии номинально не участвуют в сражениях (а это занимает бóльшую часть времени), они скорее всего либо передвигаются по вражеской территории, либо оккупируют ее. Когда военно-морские силы не ведут боев на море (а это занимает основное, если не все, их время), они, скорее всего, занимаются перехватом торговых судов и блокадой прибрежных районов, а возможно, еще и ведут обстрелы прибрежных территорий. В таких случаях, столь обычных в истории как сухопутных, так и морских сражений, жизнь и собственность гражданских лиц практически неизбежно подвергаются опасности, причем в той степени, в какой материальная база и боеспособность противника прямо зависят от благополучия гражданского населения, это преднамеренно.

Блокада вражеских портов и осада обороняемых объектов занимают значительное место в истории права войны именно потому, что предоставляют массу благоприятных возможностей для гуманитарной дискриминации. Гражданские лица, оказавшиеся запертыми в таких местах вместе с военными, особенно если они не обладают экономической значимостью, не могут не вызывать сочувствия с гуманитарной точки зрения. Не следует ли разрешить им покинуть осажденное место, чтобы не подвергаться опасностям, связанным с бомбардировками или голодом? Мнения по этому вопросу как в стане осажденных, так и у осаждающих могут расходиться. Военные могут быть не склонны предполагать, что гражданские лица, находящиеся в их расположении, не поддерживают те действия, которые совершаются от их имени и под лозунгом защиты их интересов, равно как могут легко поверить, что гражданские лица по другую сторону линии противостояния действительно поддерживают действия своих военных, совершаемые от их имени. Подобные вопросы возникали, к примеру, в связи с осадами, блокадами и бомбардировками Генуи в 1800 г., Атланты в 1864 г., Парижа шестью годами позже, Гавра в 1944 г., Вуковара и Дубровника в 1991 г. Могло ли командование соответствующих армий позволить гражданским лицам покинуть зону боевых действий без существенного ограничения спектра своих военных возможностей, и если да, то не несут ли командиры уголовной ответственности за то, что не сделали этого?

Если оставить в стороне население подвергаемых блокаде или осаде мест, гражданские лица, которых мы до сих пор представляли себе в качестве предмета наших рассуждений, принадлежат к категории абсолютно «невинных», неспособных на враждебную деятельность или оказание сопротивления; эти злополучные люди по незнанию и против своей воли оказались в районах вооруженных конфликтов, и в них невозможно увидеть «врагов», кроме как через мутное стекло варварства и фанатизма. В отношении этого ядра ныне действующей дефиниции не должно быть никаких разногласий. Но вокруг этого ядра можно увидеть множество разнообразных гражданских лиц, которые в этом смысле представляются не столь однозначно невинными и которых с большей или меньшей степенью определенности возможно отнести к категории «неприятелей», чье моральное право не подвергаться риску вооруженного нападения или самому вооруженному нападению не является абсолютно очевидным. Включение таких лиц в современное широкое определение стало результатом торжества двухсотлетней борьбы за идею человеческого достоинства, результатом двух веков профессионального самоуважения, гуманитарных устремлений, а также политико-правового ответа на них. Основными вехами на пути к 1977 году (как наглядно показано выше, в части I) были ошеломляющее (для того времени) утверждение, высказанное Руссо в 60-х годах XVIII в., о непреодолимом концептуальном различии между комбатантами и некомбатантами, и принятое столетием позже в Санкт-Петербургской декларации (1868 г.) ограничительное толкование «военных сил неприятеля». Таким образом, идея некомбатанта прошла путь от представления о лице, не принадлежащем к вооруженным силам неприятельского государства и не оказывающем им никакой помощи и поддержки, до представления о лице, относящемся к неприятельскому государству, но не носящем явно выраженной военной одежды и не принадлежащем к какой-либо официальной военной организации. На этом пути также было установлено, что не существует никакого правового различия между, например, крестьянином, занимающимся лесоповалом, и инженером, проживающим на вилле в городском предместье, или между гражданским населением доиндустриальной эпохи, не имевшим никакого политического влияния, и гражданским населением высокоразвитого демократического общества, которое таким влиянием обладает.