Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

всего лишь специфически деловитым, масштабным, а впоследствии получившим широкую известность примером претворения в жизнь идеи, которая не раз возникала на протяжении мировой истории, и не в последнюю очередь в тех ее эпизодах, которые были связаны с созданием европейских империй и Соединенных Штатов Америки[363]. Не только биологическая, но и религиозная или политическая идеология может подтолкнуть к столь же тотальному истреблению собственных граждан, отнесенных в категорию классовых врагов, еретиков или неисправимых «подрывных элементов» жестокими режимами – особенно это относится к коммунистическим режимам (СССР времен Ленина и Сталина, полпотовская Кампучия), но недавние события в Иране, Ираке, Сирии, Пакистане, Индонезии, Гватемале, Сальвадоре, Югославии и Судане напоминают нам, что режимы с совершенно иной окраской могут иметь сходные идеи. В некоторых недавних случаях такого рода можно увидеть и то, как клановая и племенная принадлежность может послужить фактором, запускающим процесс поголовного истребления людей. Представляется, что эти характеристики играют важную роль в ухудшении и без того сложной обстановки во многих африканских странах, которую Алекс де Вааль описывает следующим образом:

«Кровавые столкновения из-за таких ресурсов, как колодцы, пастбища и плодородные земли, хорошо известны из африканской истории… Появление современных видов автоматического оружия… привнесло некий элемент инфляции в устоявшиеся принципы ограниченного взаимного уничтожения.

Теперь вполне возможно и довольно часто случается, что одна этническая группа осуществляет геноцид своих соседей. Торговцы, которые нуждаются в защите монополий на сужающихся рынках, заключают новые стратегические союзы с сельскими общинами, раскручивая цикл насилия… Войны ведутся против самой экономической основы выживания людей… Гражданское население, включая женщин и детей, представляет собой такую же цель для военного нападения, что и вооруженные мужчины»[364].

Таким образом, в некоторых из самых бедных стран обнаруживается тотальная война против гражданского населения, ведущаяся методами, позаимствованными у некоторых из самых богатых государств.

Поэтому современное право в сфере защиты гражданских лиц скорее всего не вполне удовлетворит исследователей, которых волнуют такие вопросы, как естественная справедливость и политический реализм (оставляя в стороне партизанскую войну, которая порождает громадные проблемы совершенно особого рода, о чем речь пойдет ниже). Некоторые разновидности военного менталитета устроены так, что они вообще не видят гражданских лиц, которым должна быть предоставлена защита; признаваемое правом различие между гражданским лицом и комбатантом для них не существует. В рамках других некоторым так называемым гражданским лицам нельзя предоставлять никакой защиты, а представители третьей разновидности, наделенные особенно живым воображением, идут еще дальше и доказывают, исходя из тех же самых принципов, что защиты скорее заслуживают некоторые так называемые комбатанты. И все могут согласиться с тем, что природа войны такова, что даже тем гражданским лицам, которые бесспорно заслуживают защиты, она на деле не может быть гарантирована.

Что же мы должны предварительно уяснить касательно этого обширного раздела МГП, прежде чем перейдем к рассмотрению некоторые его деталей и того, как он работает на практике? Во-первых, его несовершенства легче понять, если припомнить, что этот раздел, как и весь комплекс МГП, является продуктом не прозрачной логики или экспертного знания консультантов, но истории и политики – причем, можно добавить, трудной истории и жесткой политики (особенно в период 1968–1977 гг.). Во-вторых, хотя абсолютный характер простого разграничения между комбатантами и гражданскими лицами может быть оспорен с разных точек зрения, в пользу четкой разграничительной линии можно привести не меньше аргументов, чем в пользу размытой, и то, что упрощено до предела, может оказаться гораздо более эффективным рабочим инструментом гуманитарного права, чем бесконечное нагромождение сложностей. Столь категорический запрет, в некоторых частных аспектах совершенно неразумный, иногда может быть нарушен, но, по крайней мере, факт нарушения будет налицо, а его причины можно будет расследовать. Чем неопределеннее разделительная линия и обширнее уточняющие ее комментарии, тем больше возможностей она предоставляет для тех, кто готов брать на себя риск и хочет слишком широко «растянуть» границы дозволенного, и тем больше риск того, что проведению расследования будет препятствовать плотная завеса тумана. Как бы то ни было, эта дилемма является совершенно типичной. Обычные следователи, занимающиеся в мирное время расследованием уголовных преступлений, в случае обнаружения трупа первоначально не будут возражать против простого определения «убийство», хотя прекрасно знают, что впоследствии в этом деле появятся специфические квалификации. Их вызвали на место преступления, потому, что имело место «убийство» как таковое, а не «убийство в состоянии аффекта 3-й степени».

Одно дело – дать определение термину «гражданское лицо», и совсем другое – защитить такое лицо во время войны. Моя предварительная характеристика современного определения была предусмотрительно снабжена указанием на то, что способы покровительства гражданскому населению, провозглашенные в документе 1977 г., должны рассматриваться в контексте с не столь привлекающими внимание уточнениями, которые указывают, причем скорее в качестве выводов, чем непосредственно, на то, что именно должно и чего не должно делать гражданское лицо, если оно намерено сохранять свой покровительствуемый статус; подобным же образом, но более прямо они указывают и на то, что должны и чего не должны делать воюющие стороны, чтобы гражданское население могло пользоваться той защитой, которая предусматривается для него законом.

Независимо от того, как гражданские лица воспринимают свое положение и их личное отношение к нему, возможности выбора для них скорее всего будут ограничены, как только вокруг них начнет бушевать вооруженный конфликт. Взрослому гражданскому человеку размышлять о том, как на нем отразится война, и составлять мнение по этому поводу следует до того, как она начнется. И даже на этой ранней, более безопасной стадии свобода выбора может быть уже ограничена. Что касается женщин, то их возможности выбора всегда, по-видимому, были минимальными, а во многих культурах, очевидно, таковыми и остаются по сю пору. Но было бы ошибкой предположить, что мужское гражданское население обязательно находится в лучшем положении. Международное измерение политики в значительно меньшей степени поддается пониманию и контролю со стороны общества, чем внутреннее. Политические союзы и отношения, от которых в основном зависит участие во внешних конфликтах, теоретически могут быть открыты для влияния на них демократических политических процессов, там где таковые имеют место, однако даже в самых вроде бы подлинно демократических государствах принятие решений, которые в основном определяют направленность и характер будущих войн, – например, решений по поводу поставок оружия, военной подготовки, стратегического планирования и критериев определения целей, – включает, как известно, секретные аспекты, сохраняемые в тайне военными властями и их традиционными политическими покровителями соответственно под предлогом соблюдения профессиональной автономии и в интересах национальной безопасности. Кроме того, любая страна, независимо от ее военных приготовлений и ожиданий, в реальности не всегда получает ту войну, которая