Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

бы к расколу в среде интеллигенции. Интеллигенция обеднела со времен инфляции, экономические трудности во многом отрицательно отразились на ее духовном развитии — иначе никто не посмел бы выдвинуть проект подобного закона. Впрочем, если бы осуществилось самое худшее, для многих это было бы поучительным уроком. Они тотчас же осознали бы, до чего уже дошло дело.

Несомненно, что принятие этого закона имело бы далеко, очень далеко идущие последствия для всех тех, кто еще пользуется духовной свободой. Нельзя ограничиваться борьбой против законов. Государственный строй, который, очевидно, не уважает и не охраняет мысли и слова и даже предает их врагам, заслуживает презрения, как если бы он сам боялся мысли и слова. А это не остается без последствий. Никогда не остается без последствий.

СОВРЕМЕННЫЙ ТЕАТР{194}

I

возрасте двадцати пяти лет я сказал себе: «Необходимо писать социальные романы о современной жизни. Немецкое общество не знает само себя. Оно распалось на слои, не знающие друг друга, а ведущий класс оторван от действительности».

Трудность этого дела побуждала меня тогда поскорее взяться за него. Сегодня этой трудности больше не существует. Все силы общества живут у нас если не совсем на виду, то все же достаточно открыто. Никакая социальная сила не является более недоступной. Кто энергичен, тот находит пути и постигает ее.

Миссия литературы — помочь людям распознать в мирской сутолоке господствующее начало и возвыситься над ним. Каждая власть стремится сохранить существующий порядок вещей, дух же хочет вопреки ей двигаться дальше, навстречу лучшей или по крайней мере новой жизни. Если бы общество было совершенным и не имело перспективы развития, я не представляю себе, какова была бы роль литературы. В обществе нивелированных, устойчивых и вполне счастливых людей ее не было бы вообще. Ибо литература — это и суд и утешение. Потому-то и нет оснований опасаться, что она когда-нибудь станет бесполезной.

Неправедные и злонамеренные судьи бывают и среди писателей. Утешение, предлагаемое писателями, тоже не всегда истинно. Единственным утешением может служить надежда на будущее. Но и оно в свое время принесет новые страдания, новые разочарования и непредвиденные опасности. Однако это — будущее, и оно желанно. Как бы то ни было, оно расширит наши познания. И мы станем совершенно другими, если достигнем его не терпением, а борьбой.

II

Количество людей, участвовавших в литературной борьбе за будущее, прежде исчислялось несколькими тысячами. Сегодня, чтобы быть действенной, эта борьба должна происходить на виду у масс. Это не относится ко всем временам и эпохам, — но на сегодняшний день это так. Что касается театральных пьес, то лишь Народный театр осмеливается на тенденциозность. Частные театры жалуются на драматическую продукцию, — вместо того чтобы обвинять свою публику, которая не желает и слышать о тенденции.

Тот, кто отказывается от тенденции, — противник всякого прогресса. Он отвергает движение и проповедует то, что тормозит его развитие. Он ищет спокойствия. Он нуждается в забвении. Но зачем же тогда театр? Человеку, нуждающемуся в спокойствии, вчерашние пьесы напомнят лишь о том, что мир сильно изменился. Показывать ему события вне времени? Это невозможно в столь бурные дни. Ему от этого лучше не станет. Если даже возможно изобразить события вне времени, это могло бы удовлетворить лишь общество, убаюканное своим мнимым совершенством и считающее себя в безопасности.

Кто сегодня в безопасности? Какая общественная группа может сказать, что ее не коснутся бурные превратности исторического развития? Происходит пролетаризация, поголовная пролетаризация, вот в чем дело, — пролетаризируют всех, за исключением небольшой кучки, которая своим сверхкапитализмом и вызвала этот процесс. Буржуазные капиталы не будут больше создаваться, а если и будут, то не в замкнутом национальном государстве и при других социальных взаимосвязях. Сегодня есть лишь мнимые капиталы. Неимущим, которые задались целью достичь власти, противостоит другая часть неимущих, которая пока еще не понимает своего собственного положения.

Такова борьба нашего времени. Она развернулась вокруг уже более чем наполовину свершившихся фактов. Еще ненавидят, боятся и все же незаметно уже глубоко погрязли в том, что вызывает страх и ненависть. Литературе и театру остается в сущности лишь констатировать положение дел. За революцию или против, за диктатуру, социализм или вообще ни за что, ведь даже простое отображение жизни — такой, какая она есть, — будет утверждать эту жизнь, помогать ее развитию. Ибо она говорит сама за себя. Но отображать нужно со знанием дела и мужеством, что не часто приходится наблюдать, — и предметом изображения должна быть масса.

III

Какая художественная форма отображает массу?

В те времена, когда либерализм почти одержал победу, театры Европы ставили трагедии. Это были подражания античным трагедиям, в них не было ничего современного, но публика по-своему понимала каждый намек. Она часто видела в пьесе больше, чем автор хотел сказать. В гомеровском герое она узнавала современного генерала, в каком-нибудь злом боге ей виделся нынешний ненавистный министр.

Сегодня намеки были бы поняты разве только теми, кого они непосредственно касаются, да и в этом я не уверен. В наши изменчивые времена не очень-то распространилось абстрактное образование — та «культура», которая до войны была привилегией, о которой постоянно твердила монополизировавшая ее кучка снобистских культуртрегеров.

Вместо этого приобщившаяся к политике нация получает теперь практическое образование, массы извлекают уроки из нужды, успехов и разочарований — из года в год, от выборов к выборам. Слой средней интеллигенции уже сегодня намного шире, чем в 1914 году. Народный театр может спокойно работать.

Для этого необходима прямота и откровенность. Необходима бодрость; скепсис здесь ни к чему не приведет. Сложнее всего вопрос о трагическом. Гибель лучшего, эта вечная трагедия, конечно, может порождать чувство мести и порыв к действию. Но трагедия порождает и покорность, этот позор бедняков. Чтобы безнаказанно наслаждаться трагедией, поколение должно уверенно чувствовать себя в жизни и по натуре своей быть жизнерадостным.

Не совсем таково беспокойное поколение 1926 года, прошедшее сквозь неслыханные испытания. Его горло сжимает огромная рука, и хотя рука эта пока только забавляется, оно не уверено, что будет завтра дышать. От таких людей нельзя требовать большего мужества, чем требует от них наше время, чем требовало прошлое в течение ряда долгих лет. Дайте же им посмеяться! Ставьте комедии!

Они будут смотреть комедии — и им легче будет смеяться над собственным несчастьем. В социальных комедиях они узнают бессмыслицу и преодолимость того, что их удручает и унижает. С