Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Родители чувствуют, — хотя и не признаются в этом, — что они неверно поступали по отношению к детям. Столько детей погибло, потому что родители жили неправильно. Неправильно хозяйничали, неправильно ввязались в несправедливую войну. Они хотели бы все отрицать, но тирания молодежи уличает их. Ибо старики смиряются из раскаяния. Они разрешают молодежи на людях и дома дерзости, которые раньше немедленно были бы пресечены. Прежде юность пряталась. Теперь же молодые поднимаются на цыпочки, простирают руки и провозглашают: «Мы молоды!» И этого достаточно.

Если кто прячется, так это старость. На глазах у стариков ретивые юнцы во времена экономического хаоса зарабатывали больше денег, чем им, старикам, довелось видеть в течение всей их жизни. Они с готовностью объявляют себя духовными банкротами и снимают с себя ответственность.

Молодость всегда права. Как бы то ни было, остается надежда. Те, чья жизнь не удалась, цепляются за соломинку. Ах, если бы снова стать молодым! Сделать все сызнова и лучше! Сохранить себя до тех времен, когда жизнь опять приобретет цену, — вот идея, обуревающая всех, кто по натуре своей склонен быстро отступать.

Страну охватила лихорадка омоложения. Есть курорты, пользующиеся славой омолаживающих. Там не найти свободного места, несмотря на очень высокие цены. Охваченные страхом, все прислушиваются к медицине, как только она сообщает, что теперь действительно найдено средство и ничто не может помешать человеку дожить до столетнего возраста. Казалось бы, с них, стариков, должно быть довольно, когда они видят вокруг себя последствия своих благословенных деяний. Так нет! Дай им дожить до ста лет! Все духовные запросы этого времени порождены самыми простыми, самыми примитивными причинами. Старики раскаиваются. Хотели бы начать жизнь сызнова. Но устали. Но обессилены — и старые и молодые.

Истерическое бессилие заявляет о том, что оно не видит новшеств, — они кажутся опасными, во всяком случае утомительными. Слишком утомительны, и потому непопулярны размышления над великим знамением, именуемым Россией. Но теперь держава коммунистов для Германии — уже не далекий, легендарный антипод, как, скажем, для Америки. Это ближайшая действительность. Германия всегда была так же обращена к Востоку, как к Западу. Свобода вторглась туда с пушечными залпами французской революции. Но прусская монархия существовала, лишь опираясь на царизм.

И вдруг Россия оказывается Азией и большевизм не касается немцев. Они не представляют себе, как с ним поступить. Приспособление? Самооборона? Ничего. «Русский большевизм — это местное, чисто русское явление» — вот излюбленное выражение. Бездеятельность оправдывает сама себя.

Бездеятельность национализма, естественно, не нуждается в оправдании. На что может он толкнуть безоружный народ, даже если бы этот народ не был уже умудрен опытом? Теперь нельзя не признать, что национализм, который не стесняется разглагольствовать, отнюдь не помышляя о деле, — одна из составных частей всеобщей усталости. Конечно, силы были бы употреблены с большей пользой, — ежели бы они имелись.

Для переутомленного поколения устаревшее столь же нереально, как и новое, национализм — столь же призрачен, как и большевизм. Националисты удовлетворяются в сущности формулами, хотя иногда они и стреляют. Они называют инакомыслящих «германофобами», так просто и несерьезно, словно говорят: «Добрый день, как поживаете?»

Все это вместе взятое не способствует счастью. Тот, кто устал, не имеет денег и пришиблен неудачами, хочет, несмотря ни на что, получать хоть какие-то удовольствия. Танцы — первое, чем занялись после войны, — все же не могут долго владеть душой. «Душа», это не очень употребительное в немецком языке слово, мало-помалу настраивается на то невыразимое, что сейчас происходит. Душа заявляет о себе; она требует.

Немцы были рады возможности заняться только экономикой. Никаких других обязанностей, никакой другой цели, только экономика. Но одна лишь экономика не приносит счастья, — немцы теперь со страхом убедились в этом. Они познали нечто такое, чего давно уже не ведали удачливые, гордые, — страх перед жизнью.

Страху перед жизнью противостоит религия, преимущественно только она. Никакой разумный идеал не в состоянии воскресить душу обывателя, — разумными считаются идеалы науки и политики. Конечно, многие юноши борются против «существующего общественного порядка» в бедных маленьких объединениях, богатых только духом, — они одни делают это ради души, все же остальные — разве только для того, чтобы побольше заработать. Но гораздо больше душ все же склонно к своего рода восхищению верой, которой они, разумеется, не обрели и обрести не могут.

Германия в целом страна неверующих, тем не менее со времени существования республики религиозно настроенные католики имеют столь сильное влияние и вес, что заговор душ должен, пожалуй, действовать в их пользу. Ныне широко распространено восхищение церковью, этим древним институтом, стремящимся к власти, и наряду с этим — все же и к человечности. По-видимому, церковь воздействует на это поколение, потому что она объединяет людей, самых разных людей, представителей всех сословий, имущественных положений, степеней образования, — потому что она примиряет, вместо того чтобы разобщать. Но и всякое иное движение, всякая мысль находит приверженцев, если только она противостоит невыносимой обстановке взаимной ненависти и обещает лучшее будущее.

Рассчитывай на добрые порывы в людях, являющихся в виде исключения не злыми, жадными или жестокими, — и ты будешь иметь успех. Философские системы, театральные постановки и утопии должны быть исполнены стремления к миру и закаленной в невзгодах любви, — тогда их принимают с ликованием. Страстное желание умиротворить и даже объединить Европу, весь материк проникло вплоть до кругов, зовущихся шовинистическими и потому, собственно, заинтересованных духовно и материально в ненависти между народами.

Правда, даже материальные интересы меняются — и в Германии и по ту сторону границ. Господа, к которым я обращаюсь, возразят здесь: «Вы, стало быть, говорите не только о Германии, — это мы уже давно заметили. То, о чем вы говорите как о чисто немецком, — стремление к омоложению, усталость и страх перед жизнью, может быть и еще что-то, о чем вы охотнее умалчиваете, — свойственно всем разобщенным маленьким странам вашего, даже в объединенном виде небольшого, материка. Даже закрытые границы не смогли, таким образом, помешать Германии пойти по общему пути».

Так обстоит дело. Я преклоняюсь перед вашей равнодушной прозорливостью. Я не могу сообщить относительно Германии ничего такого, что не распространялось бы на всех. Но с этим они, несмотря на свои смутные стремления, все же не хотят открыто согласиться. Каждый народ хочет иметь свое собственное несчастье. В этом состоит вся национальная гордость.

МОЛОДЫЕ ЛЮДИ{187}