Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

class="p1">Оба и не подумали после этого уйти со сцены, напротив, они стали с тех пор еще более деятельными, могущественными, гордыми. Они стали всеобъемлющими. Теперь они вышли бок о бок на яркий солнечный свет, озаривший дело их рук, и принялись обсуждать следующее компанейское предприятие — восстановление разрушенного.

ОТВЕТЫ В РОССИЮ{185}

I

 жизни Ленина верность великому делу неизбежно сочетается с непримиримостью ко всем, кто пытается этому делу помешать.

Отдавая должное Ленину, я не могу не признать его непримиримости. Мне стало легче это сделать, после того как я убедился в его способности подчинять свое дело текущим потребностям людей. Стало быть, он любил людей так же, как и дело, поэтому он и действовал как великий человек.

Кстати сказать, его величие всегда становилось мне понятнее, когда я думал, что получилось из Германии. Здесь была только слепая ненависть к идее и делу, к идее как к обновляющему принципу и к человеческой общности как к делу созидающего разума. Все отдано на волю глупости и случая, в результате чего у нас тоже разрушали, но разрушали без толку.

В Германии мы тоже изведали экспроприацию, равно как массовый голод и вымирание целых классов. К этому нужно прибавить растление умов, не видящих перед собой и за своим страданием никакой идеи, строящей будущее. Мало ли что в России было — одно несомненно: Ленин сделал свой народ счастливее; и сам он был счастливее, чем суждено любому, кто творит в Германии.

II

На первый взгляд кажется, будто пролетарская революция в России лишь усилила сопротивление буржуазии в Западной Европе. Но давайте-ка поглядим на собственную жандармерию богачей! Фашисты всех стран куда разнузданнее, чем положено быть послушным прислужникам капитала, мир их чувств — мятеж, а не благочестие. А это объясняется в числе прочего, если не главным образом примером России. Таково эмоциональное воздействие русской революции, что здесь, на Западе, нет уже спокойно-обеспеченного существования и нет покорных — нет покорных даже среди стражей. Буржуазия сама чувствует себя обреченной после русской революции. Ей дана более или менее длительная отсрочка, она всячески приспосабливается, чтобы продержаться, но она уже не та, что прежде, и с каждым днем становится все менее похожей на себя. Ее идеал «гражданской свободы» давно получил отставку. Ее идеал «образования» ушел в прошлое. Правда, здесь у нас беда в том, что буржуазный мир умирает прежде, чем подросла ему смена. Мы существуем временно, не очень-то веря в то, что мы делаем и с чем миримся. Такими мы стали, по-видимому, тоже под воздействием великого события на Востоке.

ДУХОВНЫЕ ВЕЯНИЯ В ГЕРМАНИИ{186}

обращаюсь к господам, которые, я полагаю, никогда не были в Европе, а о Германии знают разве только то, что такая страна существует.

Однако надо сначала сказать, чьими духовными детьми являются немцы.

Страна немцев расположена в центре материка. Границы ее широки — слишком широки для того, чтобы их можно было надежно охранять, но как раз достаточно широки, чтобы к нам проникало то, что происходит у других, в частности духовные веяния. Особенно духовные. Немцы иногда даже возмущаются тем, что слишком многое проникает в Германию, но тут уж ничего не поделаешь. Такова судьба их родины — быть полем сражения международных идей, мод, вкусов. В этом их призвание.

Потому их национализм, в отличие от национализма других народов, обладает той ожесточенностью, которая походит на средство защиты против собственных внутренних опасностей. Они бы гораздо охотнее восхищались и подражали тому, что должны презирать и ненавидеть. В этом достойное всяческого уважения противоречие. Своего так называемого врага, французов, они, собственно говоря, любят. Вот в чем секрет. Между прочим, французы первыми догадались об этом. Теперь они подвергают свое отношение к немцам необходимому пересмотру и наталкиваются на неожиданности.

Но и немцам пришлось испытать нечто такое, чего они еще никогда не переживали. С 1914 по 1923 год, в течение десяти лет, их границы были закрыты, — это значительный отрезок человеческой жизни, существенный и для народов. Сначала была известная затяжная война, закрывшая границы Германии. Потом, — ибо несчастье никогда не приходит одно, — потеряли цену немецкие деньги. Невозможны стали ни путешествия, так как никаким количеством марок не оплатить ни одну иностранную гостиницу; ни импорт, — прежде всего, разумеется, импорт книг, ибо книги, как известно, являются предметом роскоши и в плохие времена сразу же исчезают, между тем как такие предметы обихода, как духи и сигары, можно еще раздобыть.

Никакого общения с миром, доходят только слухи. Монастырская замкнутость, и к тому же заботы — столь многочисленные, столь тяжкие, что и общение с миром не принесло бы счастья. Когда же деньги, наконец, снова поднялись в цене, было уже поздно. Слишком много детей умерло, слишком много сословий обеднело. Слишком много духовных усилий, слишком много духовной энергии было утрачено — по той простой причине, что их носителям нечего было есть. Если общение с миром на протяжении столь долгих лет сводилось к дешевой распродаже и попрошайничеству, то последствия этого будут еще некоторое время ощущаться.

Духовные запросы, которые появляются в такое время у изолированного народа, по крайней мере свободны от чуждых влияний и неподдельны. Подражание стало невозможным, мод больше нет. Снобы вымерли. Люди, считавшиеся благородными, не покровительствуют больше уму и искусству. До войны слово «благородно» было наиболее употребительным в немецком языке. Оно исчезло.

Поэты старшего поколения с начала существования республики приглашались на официальные торжества, но выглядели лишь как грустное напоминание о лучших днях. Их даже читали — в минуты грусти. Деятельность молодых писателей вызывала больше шума. Главным образом потому, что они сами поднимали этот шум. Бедняги, им ничего другого не оставалось. Прежде всего жить! В лучшие времена даже неизвестный начинающий писатель почти всегда находил кусок хлеба, и это давало ему возможность спокойно, неторопливо трудиться, вынашивать свое произведение, быть терпеливым. Теперь все переменилось. Эти юноши должны проложить себе дорогу немедленно. То, что они, подстегиваемые необходимостью, изготовляют, рассчитано на сегодняшний день, им нужно выдвинуться за ближайшие несколько лет. Потом хоть потоп. Вот результат повышения покупной способности денег.

Но в сущности им не очень туго приходится, все их продвигают, поощряют, печатают, ставят, замазывают их недостатки и делают их нескромными, — если они сами еще не стали таковыми, — и все это следствие