Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

стоимость своего труда — без каких-либо на то причин и не из высших соображений, а просто потому, что сегодня такой порядок. Прежнее дворянство пережило во Франции 4 августа 1789 года. «Феодализм, который господствовал тысячу лет, уходит в отставку, отрекается от престола, сам себя проклинает». Историк прибавляет: «Великий пример: умирая, дворянство завещало его нашему правящему классу — буржуазии». Не было примеров более тщетных.

Кто полагал, что великая война будет кульминационной точкой карьеры буржуазии или, вернее, небольшой кучки избранных, которая и поныне вправе себя так именовать, тому буржуазия еще покажет. Само-обожествление еще не на то способно. Невежество может стать еще чернее, душевная черствость — еще хуже. То, что после войны претерпела Германия — и, несомненно, Франция тоже: в обеих странах правила националистическая буржуазия — то, что они претерпели, далеко отодвигает границы бесстыдства. Попеременно пуская в ход обман и насилие, правящая верхушка подавляет народ и ввергает его в еще большие беды — и у нас и у них. Долголетняя привычка обоих народов повиноваться законам военного времени используется для того, чтобы еще основательнее искоренять всякие свободы, чем это имело место даже в ходе войны. Усталость и растерянность народов превращают их в жертвы класса, у которого есть деньги. Теперь каждому видно: война — вернейшее средство, чтобы отсеять кучку самых жадных. У власти уже не сама буржуазия, а только отфильтрованные инстинкты класса, олицетворенные самыми жадными. Они сожрали среднее сословие. Социальные ступеньки, по которым можно было к ним подняться, почти полностью устранены. Под ними — всеобъемлющий пролетариат. Одинокие на своей вершине, они качают к себе кровь народов, а внизу борются за каждый час жизни. Милосердие исключено, это самые жадные.

Таково положение в Германии. Таким оно скоро будет не только здесь. Побежденный узнает намерения судьбы несколько раньше. В бездну нищеты он, естественно, скатывается первым. Классу, который велит скатываться в эту бездну, здесь благодаря поражению развернуться легче. Великий пример и, надо думать, не тщетный — для всех господствующих классов. Величайшее свое благополучие они могут построить на величайшем несчастье своего народа. Побитый народ приносит наибольший барыш. Поражение для тех, кто его организует, самый лучший гешефт. Знали ли это доселе? Прежде правители, если они зарывались, летели в пропасть. Мы же, желая выкарабкаться, можем надеяться только на наших вождей. Вся штука — околпачить народ настолько, чтобы сам он никоим образом не сумел себе помочь: тогда ты становишься ему необходим, и он волей-неволей позволяет себя окончательно облапошить. Правящий класс, ведущий народ к успеху, не застрахован от критики и угроз: ибо какой успех бывает полным и лишен оборотной стороны? Самое верное дело — вести народ к чудовищной катастрофе.

Теперь о победителе: знают ли во Франции упадок и бессилие политической оппозиции? Подавление ее кампании, аресты даже ее депутатов? А знали это когда-либо прежде? Бывала ли там такая ситуация, чтобы от свободы осталась разве только свобода заработков и даже свобода печати фактически исчезла? Ибо диктаторский нажим национализма на общественное мнение способен удушить свободу печати и без четко сформулированного запрета. Целая страна опоена каким-то дурманом, и это позволяет национализму вершить свои черные дела — с виду направленные только против Германии. Против кого, однако, обратятся их последствия?

Нигде нельзя пренебрегать симптомами надвигающегося пароксизма — хотя бы они до поры до времени скрывались за видимостью возрастающего могущества. Мы, немцы, уже знаем, как разворачиваются события, когда единственный определяющий фактор — денежные интересы самых богатых — безразлично, выражены они в угле или в железе. Все остальное в стране уже в счет не идет, только «экономика», читай: огромные состояния. «Руки прочь от нее!» Налоги выжимаются почти из одних неимущих, все социальные задачи откладываются и забываются, все культурные ценности расточаются, а их пестуны низводятся до уровня поденщиков — зато процветает «экономика»! Работники умственного труда либо молча умирают с голоду, либо хотят податься в конторщики. Но что стало в Германии с классом индустриальных рабочих, классом, исполненным сознания собственного достоинства? Покорные, как овцы, дрожа за свою жизнь, они держатся за своих сверхмогучих хозяев. Прямо-таки вернулись патриархальные времена первых шагов индустрии: благо рабочих считается неразрывно связанным с благом хозяев. Сожительство, вызванное только бедой одной стороны! «Капитал — друг рабочих» — злоупотребляя бедой, это уже отважились произнести во всеуслышание. А у рабочих одно на уме: «Только бы заработать на сегодня и на завтра! Ваша прибыль, прибавки к нашему жалованию заставляют всех еще яростнее бороться за жизнь — но пусть все на свете издохнут, лишь бы нам еще пожить! Сегодня и завтра!» Все государство уподобилось этим беднякам и думает так же, как они. Отсюда: «Беречь экономику!» И ради «экономики» — жизнь в исступлении, от стычки к стычке с иностранными кредиторами, и никаких видов на прекращение скрытой гражданской войны, разве только война открытая.

Все это известно любому, и об этом тем чаще, в тысячу раз чаще, думают, стонут и шепчутся, чем меньше отваживаются говорить. Власть самых жадных имеет, свою печать и свои суды. Для большинства судов государственные изменники — не те, кто сжимает главную артерию страны, а тот, кто их уличает. Свобода печати, напротив, по-прежнему остается в силе для всех. Ибо подобно богачу, который может безнаказанно купить хоть всю прессу, чтобы разглагольствовать одному, не встречая никаких возражений, таким же незыблемым правом обладает и бедняк. Он сам виноват, если им не пользуется — если в стране возникнет, наконец, мрачное единодушие, какого даже при абсолютизме не знали.

Самые жадные идут дальше, они собственноручно заключают государственные договоры. Садятся сами на место государств, и от границ ничего не остается. Они продают на сторону изобретения, сделанные в интересах безопасности их страны. Для маленького же человека они изобрели преступление, доселе неизвестное: промышленную измену, самую тяжкую измену их интересам.

На тот случай если духовные, так сказать, средства власти откажут, нужно будет позаботиться о дюжих «народных движениях». Как легко сегодня их заполучить! К вашим услугам нищий национализм, разнузданные фанатики идеи, которая отжила свой век и стала вредной. Первоначально эта идея была бескорыстна, великодушна, духовно полноценна. Она была чужда агрессивности и ненависти. Она им научилась, она стала, как и ее цели, площадной и низкой. Последнее поколение ее приверженцев, слишком опустившееся даже для того, чтобы злодействовать самочинно, только и способно на бандитские услуги богачам.

Поздние поклонники Фихте, Шиллера — и берут деньги! Здесь-то и соединяются деньги отечественных промышленников с деньгами, которые жертвуют промышленники иностранные. Вот что такое национализм. Одни