Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Защищать, в форме ее культуры, нужно само существование нации. Внешним угнетателям одним с ней не справиться; опаснее для нее ваше собственное малодушие, ваш близорукий экономический фетишизм. Экономика — это вращающееся колесо счастья, которое определяет выигрыш — но в конце концов все возвращается в банк. Что такое, подъем, вы никогда не узнаете, оставаясь в рамках экономического мышления и не воспрянув к духовным целям. Кто является здесь помехой для нас, кто держит нас всех в зависимости от себя? Сверхбогатство. Кто, волей или неволей, вносит в нашу жизнь все новые, внешние и внутренние осложнения? Богатые; государство неожиданно, явочным порядком, оказалось у них в руках. Какая величайшая, постоянная и притом неосязаемая опасность грозит всякой подлинной демократии? Богачи. Не в том беда, что последняя фаза национализма, с убийствами и «дном», могла быть достигнута только под всеразлагающим влиянием сверхбогачей и даже — доказательств сколько Угодно — при непосредственной помощи отдельных лиц из этой среды. Беда в том, что и без путча они — диктаторы. На их денежки может рассчитывать лишь правительство, их устраивающее. Всякое другое, представляющее только Германию, а не их, ни гроша не получит; так ему и мешают предотвратить грозящее несчастье. Об этом хорошо мог бы рассказать бывший рейхсканцлер Вирт{184}. Величайшими своими несчастьями мы, безусловно, обязаны и иностранцам, их недоброжелательности и слабости. Эти две злые силы тоже терзают нас, но порознь; одни недоброжелательны, другие — слабы.

Страна в беде не смеет предъявлять никаких претензий столь богатым и могущественным персонам. Такие блестящие господа заключают государственные договоры на свой страх и риск. Они изобретают законы, обязательные только для нас, но не для них. Они стремятся присвоить себе и то немногое, что пока еще является общественной собственностью. Бедная страна слишком скудна, чтобы поддерживать их гордое цветение. Мы, маленькие люди, их недостойны. Они нас украшают, а нам нужно заботиться о всяких насущных, жизненно важных вещах. О насаждении республиканской свободы, которую экономический феодализм делает иллюзорной. О должном отношении к культурной работе и культурным традициям, о полном понимании их совершенно реальной ценности — а это может обеспечить только широкое, твердо стоящее на ногах среднее сословие и больше никто. Великие мужи экономики парят слишком высоко, чтобы различать такие мелочи. Сто марок или что-то около того принес сбор пожертвований в пользу франкфуртского дома Гете среди семидесяти самых крупных богачей. Нам нужно научиться — этим будет все сказано — политически мыслить и жить. Не в таком мы положении, чтобы дать возможность богачам избавить нас от этого труда, — тем более что он и не соответствует их способностям. Им никогда не избавиться от представления, что их собственная выгода непременно является и выгодой для страны. Но именно в делах национальные границы сдерживают их столь же мало, сколь и соображения общественного блага, и вражескими они обычно считают только те интересы, к которым сами не причастны. Не имея за душой ничего, кроме страны, главным образом ими же и побежденной, они всегда будут стремиться к одному — не уступать никаким империалистам и миллиардерам мира. Наша же политика должна быть гораздо шире их политики силы. Наши особые обстоятельства принуждают нас действовать в соответствии с самыми современными открытиями. Гуманность и миролюбие мы должны сочетать с железной решимостью защищать национальное достояние от любого, кто на него посягает, — говорит ли он по-немецки, или на другом языке.

II

«ЭКОНОМИКА» 1923 года

Май 1923 г.

За время жизни тех, кому сейчас пятьдесят, европейский дух знал лишь один счастливый миг — 1890 год и несколько последующих лет. В мир вступали родившиеся в 1870 году, и многие из них принесли с собой духовные запросы такой чистоты, какая, может быть, никогда больше и не встречалась. Они любили справедливость, мир между народами, создаваемое разумом человеческое счастье, и они в это верили. Они были утопистами, наученными утопизму природой и ее жестокостью.

Их учителя обогащали и освобождали. Ницше — против соотечественников, за Европу, Золя — за Дрейфуса и испокон века — за правду, Ибсен — за духовное освобождение, Толстой — против войны. Ничего другого для молодых не существовало, они просто ничего не видели больше. Узкое, реакционное они уже не считали опасностью. Даже умеренные умы полагали тогда, что цивилизация вне опасности, что жизнь покойна, что воздух, которым дышишь, чист. Они были недалеки от уверенности, что так и будет все время, пока они живут на свете. Какое разочарование! Это была только передышка, как раз на полпути между двумя войнами.

Сразу вслед за тем на сцену выступил национализм — все знают, с каким успехом. Он был верным средством предостеречь человека от хорошо известных опасностей ложной гуманности — ибо для националистов гуманность всегда ложна. Прочие его свойства в счет не шли. В Германии, именно там, где он вел себя наиболее агрессивно, монархизм был куда больше результатом сговора и удобным modus vivendi [4], чем глубоким убеждением. Вильгельм II, принимавший его совершенно всерьез, поначалу подвергал своих подданных тяжелым испытаниям. Лишь постепенно, подкупаемые все возраставшими заработками, они позволили вновь воплотиться на земле Королю-Солнцу и стали разыгрывать вместе с ним оперу в стиле «барокко».

Даже милитаризм прокладывал себе дорогу с большим трудом, чем сегодня принято думать, и не только собственной силой. Еще в 1905 году немецкий буржуазный либерализм голосовал против увеличения армии и флота. Что касается французской военщины, то она серьезно скомпрометировала себя клерикализмом и антисемитизмом.

Антисемитизм 1890 года был преждевременным, он не мог не захиреть. Для него не приспело время, пока люди как правило еще не утратили привычки к деловой честности и по крайней мере представления о душевной чистоте. Пока они не пережили катастроф и уверены в завтрашнем дне, час антисемитизма еще не пробил. Только когда все занимаются ростовщичеством, нужно кричать, что евреи — ростовщики. Только когда убийство становится промыслом, можно снискать блистательный успех, заявив, что евреи практикуют ритуальные убийства. Прежде всего нужно дождаться хаоса, того момента, когда люди с поврежденными мозгами нагромоздят горы развалин и груды трупов. Тут-то и время спастись от заслуженной ненависти к самим себе, отведя ее