Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

они могут стать. Нужно показывать людям только их самих и опрощать и без того уж простое поколение. Делать это — значит выйти за пределы времени и даже, как может показаться, ополчаться против него.

Моральные факторы начинаются там, где обесцениваются идеологии. Все они — осколки прошлого, все они буржуазные и уже бесполезны. Прежде не спешили действовать, теперь же действуют хотя бы только потому, что живут. Романы и комедии по крайней мере делают доступной идею сегодняшнего дня. Будущее, все далекое и то, что происходит не сейчас и не здесь, едва ли может обрести осязаемый смысл для данного поколения. Кто понимает утопии? Интеллигент, который не верит в них. Кто понимает прошлое? Уж конечно не тот, кто лишен памяти.

Именно новое значение морали дает литературе новые надежды. Она будет существовать, ибо моральным факторам она способна придавать более убедительную форму, чем киноискусство, как бы оно к этому ни стремилось. Киноискусство обладает другой особенностью. Оно раскрывает внешний мир, создает иллюзию движения, оно ласкает глаз, но не сердце. Впрочем, оно имеет тенденции, большей частью плохие тенденции; но даже будь они хорошими, где тот окрыленный и прозорливый дух, который чудесным образом возвышает человека и которому не доступно ничто человеческое? Слово — вот что, как во все времена, покажет обретшей новую душу эпохе ее моральную картину.

Оглянемся на недалекое прошлое, — в какое время слово было особенно могучим? В какое время оно считалось серьезным искусством, а не просто любительством? В эпоху натурализма, который больше интересовался нравами, чем самим искусством. Только натурализм охватил «народ», хотя это были и буржуа, которые после «Ткачей»{191} подделывались под народ. Натурализм был преждевременным, он создавал впечатление, будто мир бедных людей уже существует. Сегодня он действительно существует. Его рабочая мораль была требованием, а не действительностью, она находилась еще в состоянии борьбы с существующим миром, она была полна горечи. Сегодня она была бы деловой и чистой.

Имена натуралистов продолжают жить. Слава еще существует. Не обращать внимания на славу, стремиться своим творчеством быть просто полезным там, где на карту поставлено нечто большее, чем слава, — может быть, это и есть тот путь, который приведет тебя к славе.

БЕЗНРАВСТВЕННАЯ ПАЧКОТНЯ{192}

(Против цензуры, за подлинную нравственность)

акон о цензуре, который пытаются протащить{193} под именем закона о безнравственной пачкотне, сравнивают с юридическими новеллами по делу Гайнце. Однако эти новеллы причинили немало беспокойства и «попортили немало крови» Вильгельму II. Кайзеру пришлось пойти на попятную, потому что все общественное мнение — исключая просвещенных обскурантов — выступило против цензурных ограничений и выступило со всей резкостью.

В наши дни не так уж часто дают решительный отпор гораздо более грубому и наглому, чем когда-либо, наступлению на духовную жизнь. До наших протестов я не видел, чтобы кто-нибудь придавал этому делу большое значение. А между тем прежний закон предусматривал только судебное преследование автора и произведения. Общественность была в курсе происходящего и могла влиять на исход дела, свободно высказывая свое мнение. Но новый закон о цензуре вводит тайные процедуры. Тайное судилище должно рассматривать каждую книгу негласно и бесконтрольно, не принимая во внимание никаких возражений.

И в осуществлении связанных с этим законом мероприятий даже не предусматривается единообразия для всей Германии. Многочисленные цензурные Комитеты будут выносить различные постановления, но их запреты будут иметь силу по всему государству.

Центральный цензурный комитет — хотя бы из политических соображений — будет только подтверждать уже принятые решения. Единственное, что он может сделать, — это ухудшить их.

Члены органов цензуры будут назначаться местными административными властителями по своему произволу. Те, кто понимает и любит литературу, или даже просто духовно одаренные люди, окажутся в меньшинстве. Прочие же смогут без дальних разговоров отклонить книгу хотя бы потому, что она непонятна для них.

В качестве предлога, оправдывающего необходимость этого закона, выдвигается так называемая «охрана юношества». Что за гнусный предлог! Кто может принимать его всерьез? Книги не должны выставляться, не должны продаваться ста взрослым, потому что сто первым покупателем может оказаться подросток. Естественно, это относится к тем книгам, цена которых колеблется сегодня от шести до десяти марок и которые дети не в состоянии приобрести. Само собой разумеется, это относится и к тем книгам, о которых беспечные дети вообще не имеют ни малейшего представления.

Подлинно низкопробную литературу, если допустить, что она вообще сегодня продается и что она действительно, как это утверждают, производит опустошения среди молодежи, можно было бы вытеснить литературой более высокого качества. Эту литературу — при помощи государственных субсидий — можно было бы дешево распространять среди народа. Для этой цели пригодились бы средства, выделяемые на содержание будущих органов цензуры. В крайнем случае можно было бы запретить выдавать юношам книги, не прошедшие соответствующего одобрения.

Впрочем, безнравственность всего юношества можно объяснить только условиями жизни, но никак не чтением литературы. Лишенное чувства ответственности, старое поколение оставило в наследство детям грубую и бессмысленную жизнь. Война и послевоенное время, инфляция, беззастенчивое ограбление слабых, нужда, увольнения, слишком жестокая и слишком ранняя борьба за существование — все это сказалось на воспитании юного поколения. Подобные времена и без книг порождают наивные взгляды и убеждения, в которых часто нет места для уважения к человеку. Нравственность — это не что иное, как уважение к человеку. Сначала надо переделать жизнь в духе человечности, дать юношеству уверенность, что это нечто большее, чем арена для свирепых зверей. Одним из последствий этого было бы то, что хорошая литература вытеснила бы плохую.

Что за пропасть невежества и ханжества! Утверждать, будто путем конфискации книг можно излечить юное поколение, которому даже сама радость жизни отравляется изо дня в день. Как раз такие установления, как органы цензуры еще более отравят ему радость жизни. Злоупотребления власти, пренебрежение к духу, чванство заурядных и ограниченных лиц, от преследования которых не свободна даже человеческая мысль, — появление испорченной, безнравственной молодежи вызывается в действительности всеми этими чудовищными нарушениями человеческих прав.

Будьте настороже! В органах цензуры будут представлены интересы властей предержащих. А власти предержащие не потерпят ничего, что направлено против них. Они не допустят печатных выступлений против них. Это просто и ясно. Не вызывает сомнений и то, что вторжение чуждого элемента в духовную жизнь привело