Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

лет спустя стала изучать этот вопрос, то выяснила, что воровство – одно из прямых следствий нарушения привязанности. Дети все время хотят пополнить недостающий ресурс. Заменяют отношения с близким взрослым, которых у них нет, материальными благами. Не знаю, почему лично у меня при всех остальных нарушениях – уход в себя, страх отношений, недоверие к людям, ненависть к тактильному контакту – была твердая внутренняя мораль. Наверное, из-за убеждения «моя мама хорошая, и я тоже хорошая», с которым я все время жила. Я всегда сверялась с образом мамы, который был в моей голове, и думала, как правильно поступить.

А с девочками приходилось устраивать долгие беседы, делать внушения. Я пыталась их образумить.

– Просто представьте, – говорила я, – придут эти продавцы к нам на работу и станут забирать у вас из ведер собранные персики. Или еще хуже – черешню. Вы весь день работали, с ног валитесь, а результата ноль.

– Не, ну это другое!

– То же самое! – старалась я донести суть. – Вы собирали-собирали, мучились на жаре, а у вас взяли и все украли. И надо заново собирать! Плохо, обидно?

– Да.

– Вот и им также! Только этим тетенькам в ларьках не чипсы и жвачки надо покупать себе, как вам, а детей своих кормить. И если вы что-то украли, денег они за работу не получат! Будут возмещать хозяевам ущерб.

– Аааа, теперь понятно, – тянули они, опуская глаза.

– Еще раз что-то такое себе позволите, в город больше никогда не повезу.

Они на меня не обижались. Мы хорошо ладили, обходились без побоев с моей стороны и без ненависти с их.

И вот однажды, уже в конце лета, воспитатели собрали очередную линейку. Выстроили всех, и первым слово взял Василич. Ему к тому времени исполнилось уже тридцать лет, взрослый мужчина, но ничего в его «воспитательных методах» не поменялось.

– Соня, – он повернулся ко мне, – ты у нас тут кто? Последний из могикан?

– В каком смысле?

– В прямом! – Он подошел ко мне вплотную. – Семь лет уже ездишь, порядки в лагерях знаешь, все своими глазами видела.

– И что?

– Ты почему, – он скривил рот, – не воспитываешь девочек?

– Я этим и занимаюсь постоянно! Разговариваю с ними, подаю пример, – и только тут до меня начало доходить, что он имеет в виду.

– Не воспитываешь, как надо. – Он сделал страшные глаза.

– Ты имеешь в виду, – меня трясло от него, – я должна их бить? Я не буду их бить! Я не буду бить никого и никогда.

И тут на меня стали орать все педагоги сразу. Сначала повысил голос и перешел на крик Василич, потом к нему присоединились остальные воспитатели, стали на меня наезжать. От одной из них я в принципе такого не ожидала – она казалась мне хорошим добрым человеком.

Я потом много размышляла об этом. Почему взрослые в той ситуации не встали на мою защиту? И пришла к выводу, что не было у нас там ни хороших, ни плохих воспитателей: все оказались двуличными и поддерживали самую жестокую систему дедовщины. Взрослым не было дела до того, как мы общаемся между собой. Их не интересовало, кем мы вырастем после их «методов». Главное, чтобы здесь и сейчас дети ходили шелковые, не смели даже пикнуть. Чтобы от воспитателей не требовалось никаких усилий. Они не были нам родителями, не болели за нас душой.

– Почему ты их не воспитываешь, как надо?

– Они по-другому не понимают!

– С этими можно только силой!

Я стояла, слушала это все, и слезы сами покатились из глаз – настолько это было обидно. Я всеми силами удерживала девочек от нехороших проступков, старалась, как могла, и главное, у меня получалось! Я справилась: не дала никому разбежаться, не позволила воровать, напиваться, драться. Пресекала всякую дедовщину на корню – в моей группе никто ни с кем физическими методами отношения не выяснял. Даже «спортивных» наказаний не применяла – из разряда «беги двести кругов» или «сто раз приседай», как делали все «старшаки» в детском доме. Мне удалось объяснить своим подопечным, что воровать плохо. Что огрызаться на людей не стоит: всегда есть более действенные способы договориться с ними. И за это меня сейчас поливали грязью?! Унижали меня, причем на глазах моих же девочек! Конечно же, я расплакалась. Развернулась и просто ушла с линейки, которую собрали для того, чтобы устроить мне «публичную порку». Вернулась в комнату и лежала там до тех пор, пока детей не отпустили. После этого мои девочки на цыпочках пробрались ко мне. Двое сели на краешек моей кровати, как воробышки. Остальные толпились вокруг.

– Соня, не плачь, пожалуйста!

– Мы исправимся, Соня.

Они говорили наперебой, а я слышала в их голосах слезы. Они жалели меня и были на моей стороне.

– Мы будем вести себя как ты скажешь.

– Не плачь только, мы же ничего плохого не сделали.

– Верю, – я как могла улыбнулась, – вы у меня хорошие.

После этого все десять дней до отъезда из лагеря мои девочки вели себя идеально. Никто ни разу не получил даже замечания. Не ссорились между собой. И даже воровать перестали. Наверное, поняли, через что мне приходилось проходить, чтобы уберечь их от побоев и физических наказаний. Как непросто было идти против системы, которая сложилась давным-давно и не менялась десятилетиями.

– Ты только не переживай, – они то и дело подходили ко мне, – мы всем докажем, что мы хорошие!

В итоге даже воспитатели стали ко мне подходить с комплиментами нашей группе – те самые, которые орали во время линейки, что я обязана своих подопечных бить.

– Соня, что это ты с ними сделала? Они у тебя просто шелковые.

– Я ничего с ними не делала, – говорю, – а вот вы со мной сделали!

Но они не понимали меня. Пожимали плечами, дескать, подумаешь, накричали, большое дело, и дальше шли своей дорогой.

Наши педагоги, люди, чьей профессией было воспитание детей и забота о них, не сознавали самых простых вещей: все дети управляемы, если нормально с ними разговаривать. Если не кричать, не оскорблять и не бить, они рано или поздно пойдут на контакт. Уважение нужно каждому ребенку, неважно, сколько ему лет – пять или семнадцать.

Я находила язык с самыми сложными подростками, а взрослые не понимали, как у меня это получается. Просто сгружали мне год за годом самых непослушных, на пике подросткового кризиса – в тринадцать-четырнадцать лет. Тех, с кем не могли справиться сами. Но кого бы мне ни давали, у нас в итоге был самый адекватный отряд во всем лагере. Я работала с девочками бок о бок, и они видели, как нужно относиться к труду. Жалела их, когда они болели. Помогала, когда им было сложно. И они отвечали мне тем же. А воспитатели с детьми не справлялись, потому что не хотели вникать, не желали тратить на нас свои силы. Зачем? Когда можно смотреть фильмы и купаться в море. Легче переложить на кого-то ответственность. Так они и делали.

Даже повзрослев, не могу простить им ту позорную линейку. После нее осталась уверенность, что взрослые в отличие от детей не исправляются никогда. Вот их перевоспитывать уже точно поздно!

Глава 24. Воспитательница

Из ЛТО я всегда возвращалась с температурой под сорок. И в первый раз так было, и в последний, и всегда. Уже в поезде мне стало плохо и начиналась страшная ангина. Я не понимала, что происходит, – болезнь набрасывалась как зверь. Может быть, организм протестовал против возвращения в детский дом? Может быть, это была защитная реакция против среды, в которую мне не хотелось снова погружаться? В первый год температура поднялась до сорока двух, воспитатели в итоге не спали всю ночь – бегали по вагону, меняли влажные тряпки на моей голове. Спасибо им за это. Естественно, сразу по приезде я слегла, меня поместили в изолятор. Там-то я познакомилась со своей новой воспитательницей – в шестом классе нас опять передали другому человеку. Алие Имировне. Она сама пришла меня навестить. Входит, я на нее смотрю и понимаю, что эта женщина мне не нравится. Невозможно даже объяснить почему – неприятно, и все. Хотя во внешности ее не было ничего отталкивающего, просто она не вызывала доверия. Восточная маленькая женщина с темными волосами, полненькая, ходила как пингвинчик – тын-тын-тын-тын, – широко расставляя ноги.

– Кто здесь Соня? –