Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

Я на нее смотрю и думаю: «Блиииин, послал бог такую воспитательницу!» Но делать нечего, конечно, откликаюсь:

– Я.

– Очень хорошо, – говорит она и смотрит на меня пронизывающим взглядом, – давай знакомиться, я твоя новая воспитательница!

Поначалу она старалась быть очень доброй. Многое разрешала нам и хотела понравиться. Даже раздала всем детям на руки карманные деньги – раньше мы только вместе с воспитателями ходили в магазины, что-то там покупали, а теперь вот появилась новая традиция. Пришлось и мне эти карманные деньги взять, хотя они были мне не нужны. Отказаться я не могла – не умела говорить «нет». Дает взрослый человек, надо брать, иначе невежливо.

– Сходите купите себе что-нибудь в магазине! – предлагала Алия Имировна.

А я уже понимала, что не хочу ничего покупать, хочу копить. Но куда эти деньги в группе денешь? Положила однажды на зеркало, пришла – хоп, а моих денег на месте уже нет. В следующий раз спрятала подальше, в ежедневник. Открываю его на следующий день, и там тоже пусто. Деньги пропадали всегда. Конечно, их воровали мои товарищи – те, с кем я вместе жила в одной группе и училась в одном классе. Но что я могла с этим поделать? Я была для них ровесницей, а не «старшаком», они меня не стали бы даже слушать. И главный вопрос был в том, куда девать эти деньги, чтобы их сохранить. В итоге я осмелела, подошла к воспитательнице и попросила денег мне больше не выдавать. Пусть лежат у нее. Она, на мое счастье, согласилась. И первое время все шло довольно гладко. Я даже подумала, что, может быть, все обойдется. Сможем ужиться.

Но первая неприятная история случилась в день рождения Алии Имировны. В марте. Все дети поздравили ее, а я нет. Кто-то купил ей шоколадку на карманные деньги, кто-то открытку, кто-то цветок, только я одна – ничего. У меня же не было денег, я их не брала. Подарить мне было нечего – в тумбочке лежит расческа, зубная щетка, зубная паста и тетрадки. Какие подарки? Я постаралась не попадаться ей на глаза в этот день, но все равно разборок в итоге избежать не удалось. Вызывает она меня вечером к себе и говорит:

– Соня, ты единственная из всего класса меня не поздравила!

И я стою перед ней, опустив голову. Мне стыдно, но я не знаю, что говорить. Судорожно соображаю, что можно ей подарить, и думаю: «Может, доску ей принести с моим выжиганием? Возьмет она такой подарок? Нет, наверное. Зачем он ей? Она же взрослый человек».

– Простите, пожалуйста.

Я извинилась, сделала виноватое лицо и пошла дальше своей дорогой. Но эта ситуация была только началом истории. Дальше стало намного хуже. Она начала цепляться ко мне на каждом шагу, а после шестого класса еще и поехала с нами в ЛТО – ходила там за мной по пятам, приставала с расспросами.

– Соня, а что ты скажешь, если к вам в группу придет молодая воспитательница? – спросила как-то Алия Имировна.

– Не знаю. – Я вообще не понимала, куда она клонит.

– Ты же будешь рада?

– Да. – А что я еще ей скажу?

– Почему ты тогда сейчас не радостная? – прицепилась она.

Я стою и думаю, а зачем вообще меня об этом спрашивать? Что я могу в этой ситуации изменить? Если придет – значит, придет, я-то ничего не могу с этим поделать. Какой достанется воспитатель, с таким и придется жить. И только потом до меня дошел смысл этого разговора – оказывается, она собиралась привести на работу в детский дом свою дочку, причем в нашу же группу. Как очень скоро выяснилось, яблоко от яблони недалеко падает. Они обе были обидчивые, конфликтные, вечно всем недовольные и слились для меня в единое целое под одним общим именем «Имировны». И все-таки старшая Имировна меня доставала больше.

Причем самые неприятные стычки возникали у нас по праздникам. Помню, на очередное Восьмое марта мы от всей группы нарисовали для нее открытку, но подарили ее только вечером, а не утром. Ох, что тут началось! Она взяла эту открытку, как будто ей протянули лягушку, и, скривив лицо, разорвала ее на мелкие кусочки. Разноцветные клочки – обрывки лепестков, листьев травы, солнца и неба – падали на пол из ее рук, а мы стояли в шоке и не понимали, что происходит.

– Мне не нужны ваши подачки, – она стала красная от гнева, – поздравлять нужно было утром!

– Почему?! – спросил какой-то смельчак.

– Потомуууу что! – Она уже кричала. – Вы меня утром видели и ничего не сказали! Это неуважение ко мне! Поздравляют утром, запомнили, утроооом!!!

От ее крика бешено застучало сердце, в голове запрыгали мысли: «Ну, как мы утром могли поздравить? Не было половины детей, ждали, когда все соберутся». Это был выходной, все уходили по домам, к родственникам. Я же не могла быть единоличницей, поздравить только от себя. И эти злосчастные открытки, которые я рисовала и которые мы дарили от всего класса, преследовали нас много лет. Мы дарили, она рвала. Мы дарили, она рвала. Мы взрослели, открытки становились больше и лучше, а она все рвала.

И вот однажды, кажется, это было в девятом классе, получилось так, что незадолго до Восьмого марта я попала в больницу. В детский дом вернулась только шестого марта. Приехала – и сразу побежала к девчонкам.

– Вы открытки воспитателям нарисовали?!

– Только Имировнам.

– Хорошо! Побегу тогда остальным рисовать.

А я же не знала, что именно они нарисовали Алие Имировне. Понятия не имела. Пришла к Людмиле Михайловне, как обычно, попросила листы формата А3 – думаю, не маленькие уже, надо делать открытку побольше. Сложила его пополам, наклеила цветов, тут обвела, там нарисовала. Вполне прилично получилось. И мы ту воспитательницу, которая у нас Восьмого марта работала, день в день поздравили, вручили открытку. Но она почему-то не забрала ее домой – оставила на столе в кухне. Может, забыла, а может, не считала чем-то ценным. И первое, что увидела Алия Имировна, когда пришла на работу после выходного, – была эта открытка.

И вот настало время поздравлять ее саму. Девочки протягивают ей то, что подготовили, и я в это мгновение чувствую, как земля уходит у меня из-под ног, – эта открытка оказалась в два раза меньше моей, да еще с каким-то бледным детским рисунком. И вот я стою, втянув голову в плечи, жду бури. Конечно же, она разразилась. Имировна с обидой берет эту несчастную открытку, рвет ее демонстративно на тысячу кусочков и бросает бумажки в воздух. И тут, в этот самый момент, у меня просто срывает крышу: я начинаю орать. Причем первый раз в жизни матом.

– Да вы офигели, – кричу я так, что горло горит, – меня уже это…! Какого черта вы все… сравниваете! Вы… взрослый человек!

Она стоит и хлопает в шоке глазами, не может вставить ни слова.

– Да пошли вы… со своими обидами! Невозможно… так жить! Вы воспитатель тут… или кто?! Что за сцены… каждый раз?!

Ору, не могу остановиться. Мат-перемат.

– Да вы меня вообще… бесите! Идите на…!

Послала ее и стрелой, в чем была, вылетела из корпуса, забежала в лес и стала орать на деревья. Уже не могла остановиться – от постоянного напряжения, от вечного стресса у меня сорвало крышу.

– Она меня бесит! – кричала я. – Да сколько можно?! Я ее ненавижу! Зачем она вообще у нас тут работает? Да еще привела сюда свою дочку, такую же сволочь, как и сама!

Я орала и орала, орала и орала. А Имировна, видимо, слушала все эти дикие крики через открытую форточку. Потом, когда я сделала первую паузу, чтобы перевести дух, она высунулась в окно.

– Соня, поднимись ко мне, пожалуйста.

– Я подумаю! – бросила я в ответ.

И вместо того, чтобы вернуться в здание, побежала наматывать круги вокруг детского дома. Пока бегала, немного пришла в себя. Поднялась наверх. И тогда услышала первые в своей жизни извинения от взрослого человека:

– Я хотела попросить у тебя прощения. – Она смотрела на меня какими-то странными, влажными глазами. – Извини меня, пожалуйста. Я была