Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

ведь всякая вещь, подобно человецу, должна следоватп обычаю и только так хорошо служит своему назначению. Быша иные из волхвов не в унынии и не в радости, но в покорности Року; говорили: «Идеже сы-скати прибежище от времён и обиды своей, если лица округ в тех же слезех? Дни (наши) – умножение мук, и никто не снимет проклятия». И говорили еще, мешая вздорное с истинным: «Человец алчен, алчно всё, вышедшее из утробы, нет пределов ненасытю; не может не грабити и не обижати ближнего, ибо в том его жизнь; съест себя изнутри, а после примется за остальных; станет обирати и обижати землю и воды, и лесье, и небо, и пропадет воздух, и воды исчезнут, како исчез-к ro и пропало доверие человеца к человецу. Посильно ли бозем возвысити (нас), коли ищем унижения? Могут ли спасти, коли требуем смерти? Але Судия поставлен всем хищным. Единожь в одиннадцать тысяч лет, подчиняясь закону звезд, идет Завоеватель; идет со стороны солнца, и тень его, достигая краев земли, погло-щает (его) самого. Сгубив всех, хоронит себя».

Быша серед волхвы обличители словеньского бес-печия, из них назову Божеслава, владыку Муромского, и Курняву, ильменьского волхва. Странно видеша свершающееся, але не без замет мудрости. Вот же глаголы от Курнявы: «Полагаясь на бозей, запамятовала словень о злых духах; худшие из бед приходят от ближних, забывающих свое имя ради мзды обольстителя. Что же дали тяготившимся неизреченностью и незрячестью? Уязвлен глупостию: решилась волхва на Нововведение и тем погуби ся и роды. Стали каждому равно доступны бози, карающие судьбою; куда дели совершенство и совершенных? Преждь учили инакш: бози открываются совершенному духом, а не (всякому) кладущему требы. Перестали трепетать Неба и искати его благоволения, забыли по невежеству изреченное еще Бовою: «Три лика у человеца: в мире – кротость, во брани – мужность, в страдании – мудрость; обними все лики в одном и прозришь. Радуйся обретая; но радуйся и теряя, ибо смысл – радость немногих дней, а другого нет, не ищи всуе». Они же искали; развращает богатство, но развращает и бедность; разрушают обычай метания, но разрушает и равнодушие к своей доле. И Божеслав обличал со гневом Ново-уставленье: «Преждь требы клались только бозем. Заблудшие из волхвы всхотели и человецем, и вот стали искати мзду, брали подношения, говоря: «умилостивит бозей твоя жертва мне». И угождали люди уже не богам, но слугам и прислужникам, и бе разврат духа, пахотою уготовивший для посева христов; своими сосцеми вздоили; пагубно бе позволение избирати серед бозей сильнейших, чтобы (их) милостивити, а другим не давати. До Нововведения поклонялись всем равно, не избирая, но следуя обычаю рода, – не искали в бозех заступников, но искали быти заступниками бозей. И се извратили обычай, провели межю через Небо, быццам по земле общины: тут твое, а тут мое. Могожь не считали преждь ни женой, ни мужем, древлий кумир (ее) в Запорожех едино при удех мужа и ложеснах жены; чтили яко прародительницу необъятного, мать сущего; не было на уме, не получив (чего-либо) от Мо-Гожи, просити у Влеса».

Рече Мирослав: «Не оспорити вины (волхвов). Покидают бози души человецей, забывших обычай и прислуживающих непорядку. Борзо умнеют в глупостех. Аз же про себя: радел о людех, а ныне христит ся Менесь, чествуя незаконного князя, а обо мне нету и воспомина». Отвещал Божеслав: «Зря радел о людех, недостойны ни заботы, ни сочувствия, ибо поклоняются не доброму, но злому. Всяк честен и добр серед них приимет от них казнь. Пиют кровь праведников своих и (тем) благоденствуют. Сказают о неком князе-мило-стнике: случися глад велик, и гибло людье без счету. И явися Дух князю: дай всем от души твоей, и насытятся; ты же не умрешь, коли хоть единый возблагодарит. И се извлек князь душу, и каждый насыщался от неа. Но допрежь вопрошал» «Идеже причитающаяся мне доля?»

Терялся Мирослав в мыслех, слыша притчу о мило-стнике, и не в догад быша, из словей зиждят смущенные душой, еже отроки из речного песка: хитро выходит, але все забава. И отрекся от слабости своей (Мирослав), говоря: «Доколе есмь, не унижю боле себя плачем о суете дней, бо лживо и недостойно; не ослаблю десницы тугою об одинокости и бренности живота; аз есмь не путник, хотя и прохожу, не облако, хотя и бегу быстро от юности сердца к ветхости телес; аз есмь хранитель и сеятель, сын Творениа, украшение земли; спорят обо мне бози со злым духом: доброе сильнее в человеце или злое? правда или ложь? Паки и паки искушают мя: и хоти мои, и друзии, и недруги; будут прельщати мя, аз же не уклонюсь дороги, неколебим в вере: не быша глупцами предки, мудрость трепетала в груди их, и обо мне, потомке, напрягали чистые помыслы, разя ворогов, возделывая поле и возглашая правду. Христы прощают за грех, але наказание у них от людей, в истинной вере нет прощения, але нет и кары, помимо божьей. Истина во всемогуществе человеца, христы же низводят до песчины».

Легко являть на люди благородство неблагородным; у благородного же несть числа изнуряющим за-ботам. Не терпя праздности, тружался Мирослав наравне с другими: и древы рубил, и оленя гонял, и лодии долбил, и весла тесал, и учился плетению кольчуг, ремеслу искусников. Об зиму ходил с другими мужами к Мордве и привез сорок возов жита и три короба соли; и купцов провожал к немцам и чехам, ибо обманули Могуту печенези; и варяжские гости, покорны Володи-миру, отказали продати мечи и брони.

Обострившись зрением, взирааше Мирослав на дружин князя Могуты с любопытьем, переполняясь отрадою: не сварятся и не пеняют друг другу столь часто, яко волхвы, не дерут один одного за власы и мордой о пень не тычут, не доносят мелко друг на друга, не попрекают прежним, не ропщут на тяжкости, – покинули ведь домы, оставили и отец, и жен, и детушек на понукание и глумление, кровию несут полюдье за верность обычаям. Але боль сердец всколыхнет ся песней у очага. Се вьюжит за бревенами, и темь непроглядна, и сто поприщ до ближнего селища, бородачи же, прокопчены дымом, пред огнеми вплетают души в узоры пения. И ознобишься, внемля, от счастия, слеза набежит – не спросится: се опоры могучие и несгибаемые.

Ой, реченька-реченька, чему ж ты не полная, чему ж ты не полная, чему ж ты не вольная?

Голос, высок, задрожит явором, вострепещет, замается тревожным почутьем:

Береги высокие, стеженьки далекие. Далеко до морюшка, близенько