Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

В поры, егда укрыл ся Мирослав серед мятежей, быша у Могуты две жены, одна с двумя малыми отроками, другая, старшая, с дщерью Зимавою, кроткой и смысленной, але слепой от рождениа. Просила сле-пиця: «Батюшко, хощу зрети Солнышко; разочек гля-нути, и в могилку не боязно». И се помре от недуга, (ничего) не изведав, кроме печали, и повеле Могута всякий раз ставити брашно духу ее за столом справа от себя.

Аз погребал Зимаву с дружеми. В скорби явися странная мысль: что станут думати о нас, уже мертвых, живые? Будем слишком далеко, и удивятся нашей мудрости, але не уразумеют словы ее и наполовину, влагая в старую тулу новые стрелы. Не переступити мыслью от живого к мертвому и от мертвого к живому. День вчерашний, в долгу перед тобою; неоплатный долг, але не тяготит мя, – закрыт вечностию.

Отпустив Володимира, вернулся Мирослав в стан Могуты на Сожь. Впроси Могута: «Что, князю, не удалась затея?» И открылся Мирослав, бо солгати было неможно. Не прогневался Могута; выслушав молча, рече с грустию: «Весь мир обошел, нет доверливей и честнее словени, нет и лживей. Обманул тя кыевский лицедей. Полезна наука в отрочестве, а при седине еще полезней: в отрочестве откупаются легкой слезою, при седине тяжкой бедою». Рече Мирослав: «Дал мне слово; отречется ли от нъ?» Рече Могута: «Недолго ожи-дати. Теперь же ступай на Угру да озаботься станом, укрепи, сколь возможно, не спозднитись бы, коли пожалуют христы. А надумаешь (пойти) в поход с дружиной, извести, пришлю за тобою». И пошел Мирослав на Угру, радуясь, что Могута угадал (его) желание. И взял с собою, помимо отроков и Девятиглаза, волхва, полоненных: Феодора, епископа, да Дермелу, княжа писца. Минуя сожженные селища, думал с горечью: чему ожесточение промеж братей? Что им не подели-ти? Ужли не можно миру и справедливости правити краткие дни их? Посекал в бранех христов с твердостию, а душа отвергает: что справедливости причина несправедливости? Уязвлена совесть временами копания ям И сотворения темниц, и кования цепей по Русьской земле. Восстает сын на отца и брат на брата, доносит жена на мужа, и раб возвышает голос на господина; наживаются подлые, а неколи богатые и знатные нищают и разоряются; доблесть не ценится, о родословных не вспоминают, ибо нету (родословных) у вчерашних холопей или придуманы; развращены нравы, льется хмельная брага не в праздник, а тусклым буднем, по обыкновению обибок и разбойников; пиются чюжие меды, ядут не заработанное и не взятое с меча, но украденное и отнятое без брани.

Со дня на день ожидал Мирослав перемен, и не наступали. Рече к нъ Дермела: «Побивают друг друга люди, ибо одни зовут бога так, а другие этак. У бога же нет ни имени, ни числа, ни места; никому не принадлежит, но обнимает все сущее. Названный по имени уже не бог, исчисленный уже не бог; не узрен, не понят, а принят опорою». Восклица Феодор, епископ: «Еретик! Како таился обочь великого князя, ревнителя веры?» Отвещал Дермела: «Нельга уклонитись ереси, старче, коли разуму учат неразумные, а вере неверующие. Поклоняюсь Слову, без него ни бога, ни черта, ни истины, ни лжи; бог мой безлик, нет у него ни головы, ни хвоста, и храма нет у него, кроме людьской души, и требует не больше, нежели дают. Кто не верит в сего бога, тому безразлична правда, кто же верит в бога, восславлена в кумирах или иконах, зидит только вершок правды». Рече Феодор: «Вернешься в Кыев, переломят те суставы, богохульное изрыгаешь». Отрече Дермела: «Уже не вернусь; подобно тебе, забыт Воло-димиром. Вот, служил всю жизнь ради хлеба, а душа изнывала от голода, теперь же поморю тело, але напитаю душу, сице должно (человеку) перед концом. Отпустит князь Мирослав, пойду по земле странником. Куда облако, туда мой путь, куда ветр, туда моя тропа. Стану жити нищетой и богатством дней, подлостию и благородством их, скукою и радостию их, бесславием и славой их, безделием и тяжким трудом их, и тем насыщу душу, еже вольна от ныне. Нет правды ни выше, ни ниже, какая бы радовала, нет и лжи ни выше, ни ниже, еже отчаивала бы до смерти. Сорвусь листком пожелтевшим со случайного древа, но всякая осень напомнит обо мне и бывых прежде меня». Сподобились словы Мирославу. Рече к Дермеле: «Пойдем странниками вдвоем; хощу вкусити от рабской воли и нищего богатства». Отрече: «Играющие не вступят в храм мудрости, але вижю, и ты одинок ныне и стенешь от неведения. Пойду с тобою, возможно, проникнешь самого себя».

Отговаривал Мирослава Девятиглаз: «А коли прибьют разбойные люди? Или порвет дикий зверь?» «Тому и быти», – отвещал Мирослав; и снял юфтевые сапози, и сменил льняную сорочицю на свитку из конопель; и пошел бос и без шапки, с пустою торбой, а рядом (пошел) Дермела. И хлестали дожди, и сушили ветры, и был холод, и была жара, и пробирались (странники) сквозь лесье, и шли болотом, и ели от подаяния в селищех, и голодали, и мнозие встречные разделили с ними заботу души и думу сердца. По прошествии дней впроси Мирослав Дермелу: «Утверждают, избыток боли безумит (человека). Аз же почуял: падают духом и дичают и от избытка красоты и мудрости. Правда ли?» Отрече: «Неправда. Ибо пока живы, не испытана (вся) боль, не увидена (вся) красота и не понята (вся) мудрость. Ставя себя началом, поймешь ли конец? Немало знаешь, Мирославе, але еще больш сокрыто от тя». И забрели каликами в Дреговичи, в Ершесь, селище на Непре; спросили тамошних сме-рей: «Хорошо ли (вам) живется?» Отвещали: «Хорошо, наши князи обещают, не отказывая, дают ответ, не выслушивая, садят за стол, не спросив имени и звания, взыскивают лишь за невыпитое и несъеденное; урок определяют по посеянному, а нести велят из сжатого, и хотя биют, не милуя, зато милуют, бия». Спросил Мирослав: «Кто же княжит вами?» – «Симеон, сын Велиги». – «А кто прежде княжил? И подобно ль было?» – «Преждь Мирослав и Велига, и было подобно же». И всплакал Мирослав, никем не узнан. И сказали: «Что слезишь, старче?» – «Вот, вспоминаю князя Мирослава. Добрый был пастырь». И сказали: «Всуе воспомин. Все пастыри добры, докуль на овцех шкура».

Сказал Мирослав: «Князь Мирослав хранил заповеди Предков и стоял за веру». И