Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

уважения и возмездия, а не отплаты, и пребывает без того в бесчестии и попрании. Прежний обычай бе прост и справедлив: смерть за смерть, око за око, слово за слово; злочинец долго не жил, обидчик получал по заслугам; коли не доставало силы у обиженного, мстили сородичи. Але нет уже сородичей у богоотступей, лишились ближних и не признают, шатаются по градем хмельны, нечесаны и праздны, и кто обочь их? Нет им ни сочувствия, ни друга, – одни соумышлецы вокол, и вси они холопе, токмо в разных шапках [313]. Что брал князь прежде кроме полюдья? Ныне же во всем ищет поживу для себя и со-трапезцей. И за закон подай (князю), и за обычай неси. Преждь брали закупей при свидетеле, ныне неволя вести в суд и оплатити поручье суда, сице обирают труж-ливых; а коли уйдет закуп до срока, то сами не ищут; и коли сам найдешь, опять неси.

Видя приготовления Володимира, остерегал Мирослав Могуту: «Быти грозе после затиши». И пошел с волхвами в Дреговичи, и привел (оттуда) еще тысячу правоверей; и просились в дружину разбойники, Мирослав же клеймёным зи отказал, и без того гудели попы с амвонов: разбойники смутьянят по Русьской земле. И выбрал место за багнищами-плывунами, за дико-лесьем, средь логовищ вепрей и лисьих нор, и срубили тамо в лето стан о стенах и с вежею; напасли оружия и жита, и вырыли колодези и подземные ходы; часто-колье били в два ряда, за первым рядом утыки и суни, заостренные бревены, еже связаны пуком, – кони не обойдут, а лучнику или пешему с мечом и секирою ук-рылище.

О хмель надежды! Не вчера ли еще утешались покоем души?

Течет речка, речка быстрая,

течет реченька издали.

Мы огни зажжем великие,

сзовем добрых молодцев,

добрых молодцев да молодушек,

угостим их божьим хлебушком.

Сядем на лавки на кленовые,

за столы сядем за дубовые,

послушаем Леля-батюшку.

Огни ревут, и котлы кипят,

и булатны ножи, востры,

блестят, и козел стоит,

бородой трясет,

ради доброго духа кровь прольет.

Веселитесь, добры молодцы,

веселитесь, красны девицы,

славьте Леля-батюшку,

Могожь-мати и родную сторонушку!

Течет речка, речка быстрая,

течет реченька издали.

Сколь воды утечет,

столь ведь и останется.

Воды сбежали, по пригоркам муравы зазеленели, солнцесвет раззолотился, – возвестили волхвы Первую Борозду. Заскребли по сусекам жены, принялись печи жавороней и оладьи с побегами солнцесвета, и запахи закружили голову, напоминая изгнанникам о минулом; оратаи вышли в чистых кошулех, расшитых узо-реми, – яко преждь. Вечор пронесли по стану старый плуг, каким поднималось родное поле; хранится в (каждом) святище, наделен чюдесною силой. Девицы в поддевках, шитых цветною нитью, в венках из подснежей и солнцесвета; идеже отроки и отроковицы ни покажутся, угощают (их) печеньем и березовым квасом; триждь прошли с пением, и вот уж поставили плуг у околицы, и с первой звездою волхв возжег Огнь, и пока разгоралось, с криком тащили люди (всякий) хлам со двора и,метали смеясь в кострище. А самые проворные уже завели скоки вкруг Огня под бубны и гудцы. В полночь девицы ворожили, чьего коня запрягати, и ждали, над чьим домом повиснет копыто Лосихи, небо же заволоклось, и пропали звезды, и пришед, положил волхв на землю орехи по числу изб, и, творя ку-десы, кинул златое кольцо, и покатилось к крайнему ореху. И побежали отроки с кличем: «Полкану почин, жити без кручин!» И вышел Полкан, и поклонился, рад-радешенек: с него почнут делити угодья. И стерегли плуг отроки всю ночь. На заре же отправились вси в поле, со старыми прилежнеми и голосливыми груд-нышеми, и принес старейшина в жертву петуха, и, обагрив кровию плуг, чтоб пахарю не братись за меч, повел первую борозду в месте, указанном волхвом Томи-лой, – тако почалась страда и окончился праздник. Пение же сладко и пугливо томило сердце.

Из-за моря летят птицы, торопятся, машут крылами белыми. Запищат по гнездам птенцы малые, и ты, наша сторонушка милая, подымешь, как прежде, нивы тучные. Прежняя любовь не забудется, старый друг не раздружится, ой-люли, ой-люли, летят птицы, торопятся, машут крылами белыми. А поле ждет пробуждения.

Пускает земля побеги, кудрявится и блестит травою, все нежится в тепле, сакочет в радости, лишь молчит усталое сердце. Вот еще одна весна покатилась, что завтра ждет человеца?

Весна весела, ручьями песни завела, по ерузем понесла, меня, молодку, извела. Идет молодец по бурьяну, на ушке шапочка бобровяна, несет синие красочки своей девице за кладочку. Кто осудит мою любовь? -

прежде смерти сердцу дана [315].

Како ветр пред грозою, како тень пред светом, бежит пред событием его предчутье. Зрящей и внемлющей душе дано уловити, а слепая, еже закована в суету, встрепещет ли? Вот пел жаворонь после заката, и понял Мирослав: быти худу. И пришед к Могуте, впро-си: «Нет ли вестей из Кыева?» И не было. Рече Могута: «Не гнись от забот, человече; что смерть предстоящая, коли не отсутствие заботы? Приидут беды, и встретим, яко званных на пир, ведь и беды минут в свой час». На другую ночь приснися Мирославу, быццам пробит его фрязьский, льняной панцырь. И растолковали: «Вскоре не будет дома в родной земле». Рече Мирослав к Могуте: «Сбирайся уже на брань». Рассмеялся Могута и велел отроку принести златые кубки и хмельного меду; и вот известили: «Пришел некий муж из Кыева, едва жив». И ввели его, он же рече: «Могута, се весть от Бовы, владыки, аз донес (ее) на дюжине комоней: три дни назад ушел из Кыева Володимир с дружиной. С ним 10 тысяч алданей 316. К тебе спешит войско…» И не окончив словей, пал вестник замертво, ибо скакал от Кыева без передыху. И пришли вестники также от Турьской волхвы, от Полотьской, от Новогородской и от Сюждальской, и каждый поведал, что идут войски. Посчитали, и вышло, что всего до 40 тысяч, у Могуты же

было пять тысяч. И позва Могута на думу; реша мужи: «Не перестоит конь дороги, неможно нам пе-ресилити, укроемся в Заволожской Чуди». И людье, еже сбежалось к нам, не покинем». Рече Могута: «У каждого глаза своя правда, единую зрят оба. Мирослав поведет людье в Полнощную Чудь, мне же укрыти (его) от погони. Трепали нас и чесали, ныне станут ссучи-вати, мы же и в нитьях не пропадем».

И выступил Мирослав, не мешкая, со своею дружиною, а за ним бедные бежцы, долгий обоз; старые и малые, жены и немощники; и скотье погнали,