Дитя чумного края - Натали Абражевич

Йотван забрал флягу.

— Бестолочь ты жуткая, — угрюмо бросил он. — Но может из тебя со временем чего-нибудь да выйдет.

Глоссарий

Шпи́льман: — немецкий термин для бродячего артиста.

Кулгри́нда — тайная каменная дорога, проходящая в болотах ниже уровня воды.

Гамбезо́н — то же, что и стеганка.

Часть V. Глава 3

Лагерь устроился в овраге.

Йерсена не ждала, что вьющаяся меж стволов дорога, отошедшая от основного тракта и нырнувшая в болотину, а после неохотно вползшая на развезенный водой холм, вильнет и вдруг откроет вид на целый город из палаток и шатров. Вихляли улицы, изломанные прихотливым и норовистым рельефом, суетились люди, точно целый муравейник, ткани выглядели слишком ярким среди туманов и увядшей на зиму природы.

Улицы, встречаясь, образовывали перекрестки и сливались в площади — одна, особенно огромная, ничем почти не отличалась от такой же в городе: купцы поставили прилавки целой ярмаркой, в большом шатре, как и в таверне, продавали выпивку, а там, где лес и склоны не были достаточной защитой, из повозок, сцепленных друг с другом, собирались стены вагенбурга.

Орденская армия шумела, гомонила и ворчала голосами не одних лишь братьев с полубратьям, но кнехтов, светской знати с их людьми, оруженосцев, слуг, наемников, шлюх, шпильманов и всяческих других артистов, судомоек, кашеваров, прачек, кузнецов, швей, скорняков и Духи весть еще кого. От их бурлящей суеты в глазах рябило и в ушах звенело.

Йер еще не доводилось побывать в такой толпе — в Лиессе и то было тише и спокойнее в тех редких случаев, когда ей доводилось покидать привычный и спокойный замок.

Здесь не было того порядка, какой она думала застать — жизнь средь балок и холмов кипела и бурлила вздорно и бессмысленно — как пробивалась сквозь весь этот гвалт мелодия известной песни, что едва ли можно было разобрать.

И даже шлюхи — и те шлялись рядом с братьями и прочим добрым людом, и никто не думал загонять их под надзор и приставлять сопровождающих, как было при конвенте.

Йер почти все виделось безумием. И собственная койка в шатре чародеек — лишь одном из многих — мало ее ободрила.

Когда их устроили и ненадолго поотстали, она улучила случай расспросить про брата Монрайта. Ее послали в госпиталь: как многие здесь, он измаялся от фистулы и именно сегодняшний день выбрал, чтобы от нее избавиться.

И госпиталь здесь тоже был неправильный — такой же шумный, суетной и громкий, как и остальное, не похожий на фирмарий, полный тихого покоя. Йер пришлось проталкиваться, чтобы обойти все койки в поисках опекуна.

Он изменился за минувшие года.

Она запомнила его мужчиной полным горечи и горя — в те года она боялась хлесткого, резкого взгляда, но не говорила с ним, старалась лишний раз не попадаться на глаза. Теперь он показался ей другим — как будто бы немного схожим с Йотваном. Тупое и бездумное ожесточение, в каком привычки было больше, чем жестокости, роднило их. Роднили новые морщины, что-то навсегда окаменевшее в лице. Не этот человек едва не плакал, когда вешал ленту по жене — тот умер навсегда.

— А, ты… — сказал он лишь, когда ее узнал.

Радушия она и не ждала, но все равно почувствовала разочарование. Надеялась на что-то, что бы оправдало ее собственное страстное желание увидеть наконец кого-то из той прошлой жизни, когда замок полнился людьми.

— Здравствуйте.

Она несмело подошла. Мужчина развалился, и не думая улечься подостойнее. Несло дерьмом: его вонь — вечный спутник фистул, только брата Монрайта и это не смущало. Он смотрел с ленивым безразличием.

— Чего хотела?

— Дать вам знать, что я теперь здесь.

— Здесь так здесь. А надо-то чего? Замолвить слово? Или денег?

Йер качнула головой, все меньше понимая, для чего, и в самом деле, захотела показаться.

— Так и не торчи тогда здесь, не желаю тебя видеть. Я еще тогда сказал, что не хочу с тобой возиться.

Она только поклонилась, не способная представить, что еще сказать. Он неожиданно продолжил:

— Толку-то с тебя здесь. Тощая, одной рукой обхватишь. Первым же ударом снесут нахер.

— Я колдунья, а не воин.

Йер хотела отвечать уверенно и твердо, но перед глазами снова стоял еретик, а руки помнили невыносимый вес его ударов — и вместо того слова звучали жалко. Она знала: Монрайт прав.

— Как будто в бою спросят. Сдохнешь в первом же ведь… Ну да впрочем хоть сгниешь в родной земле.

— О чем вы? — удивленно вскинулась Йерсена.

Он зло, едко хохотнул.

— Не знаешь что ли? Мы под Линденау.

* * *

Йергерту давно не доводилось чувствовать себя так плохо. Он не ощущал себя больным и не был ранен, но ломило даже кости, слабость прижимала к койке, и, казалось, даже приоткрыть глаза — огромный, непосильный труд.

И он лежал, борясь с собой, чтоб это сделать хоть затем, чтоб попросить воды — язык лип к небу, высушенный жаждой и во рту стоял ужасный гнилой привкус — как дерьма соленого пожрал.

Вокруг частили голоса, и Йергерт знал: он в госпитале.

А потом вдруг понял: должен-то он был идти с обозом. И тогда все вспомнилось.

Он резко подхватился, попытался сунуть руку в рот, как будто мог достать ту дрянь, что до сих горчила, но вместо того согнулся через край убогой койки и закашлялся до рвоты. Даже когда нечем уже было, тело скручивали спазмы отвращения и яростной необходимости исторгнуть из себя все то, чем отравила его девка, встретившаяся в лесу.

Ее поганый смех, казалось, до сих пор звучал, а вместе с ним слова: “А быть может, ты возвратишься домой, и тогда…”.

Наступило оно, это проклятое “тогда”. Кто остался жив после встречи с йерсинией, тот, известно, принесет заразу туда, где впервые окажется — и он, Йергерт, принес ее в лагерь орденской армии.

Он опять закашлялся, схватил с полки кувшин, присосался к горлышку, и не глянув, что в нем. Струйка, тонкая и щекотная, побежала за ворот, вымочила ткань, и ее ледяное прикосновение распустило мурашки по коже.

Оторвавшись, Йергерт понял, что вода не в силах была смыть эту дрянь.

Он поставил кувшин, чуть не опрокинув трясущейся, непослушной рукой, а потом не удержался, саданул по стене кулаком, рявкнул резкое гортанное “Блять!”, больше походящее на рык, чем на слово.

— Ты чего?

В закуток заглядывал Содрехт. Как заведено, братьев-рыцарей старались отделить от