Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

За реформу ответственны все: и оптимистические генералы, уверявшие в победе, и правительство, и экономическое совещание. В пользу реформы высказывались и ученые, как, например, Маслов, и практики-кооператоры, и банкиры, но больше всех виноват министр финансов. Он больше, чем кто-либо, должен был взвесить последствия своего смелого шага.

Всем министрам было извинительно незнание дальневосточных денежных отношений и веса предостережений генерала Хорвата, но министру финансов не могло быть извинительно игнорирование мнения Харбина и предостережений представителей торговопромышленников: Гаврилова и князя Кропоткина.

Реформа действительно оказалась гибельной, но все же надо помнить, что гибельность ее окончательно определило только ухудшение военных дел. Легкомысленность реформы проистекала все-таки прежде всего из легкомысленной, как оказалось, оценки военных шансов. Этого гражданская власть не могла знать.

Закон о керенках перейдет в историю. Он будет учить будущие поколения, как надо быть осторожными в денежных делах во время революций и гражданских войн. У нас таких исторических примеров не было.

Было бы несправедливым, кроме того, по отношению к министру финансов не отметить, что одновременно с реформой денежного обращения он стремился к упорядочению ввоза и вывоза. Почти одновременно при Министерстве финансов был учрежден комитет по внешней торговле. Интересно, что за учреждение его при министерстве финансов подано было восемь голосов, семь было подано за Министерство торговли. Раскол Совета министров проявлялся постоянно.

Без переодевания

Министр юстиции Старынкевич остроумно заметил по поводу нового комитета, что это второе экономическое совещание. Действительно, почти все члены последнего входили и в комитет. Происходило это по двум причинам.

Первая – комическое соревнование общественных организаций из-за числа мест. Если предоставлено место частным банкам, сейчас же просит место и Народный. Если предоставлено Народному банку, частные просят два ввиду неправильного соотношения. Предоставлено место кооператорам – они сейчас же просят, чтобы каждый вид кооперации был представлен; за кооператорами тянутся казаки: каждое войско желает иметь по одному представителю. Когда положение о комитете слушалось в экономическом совещании, то представитель оренбургского казачества генерал Анисимов заявил, что казачество больше интересуется представительством в комитете внешней торговли, чем в экономическом совещании.

Второй причиной внешнего тождества различных комитетов было то, что комитетов было больше, чем людей. Одни и те же заседали в различных комитетах под различными названиями. В одном месте они назывались комитетом внешней торговли, в другом – экономическим совещанием, в третьем – блоком. Трудно создавать государство в некультурной и «безлюдной» окраине.

Учредительное собрание

Продвижение в Россию выдвинуло еще один вопрос общегосударственного значения. В программу правительства входил созыв Учредительного, или, как его называли в то время, Национального собрания. Было своевременно определить, на каких началах оно будет созвано.

Когда Сибирское правительство передавало власть Директории, оно выговорило создание особой комиссии для разработки вопроса о представительном органе Сибири. Но председателя для этой комиссии не могли отыскать полгода, и в конце концов решено было создать одну комиссию по вопросу об Учредительном собрании и об областных представительных учреждениях. За это высказывались и Тельберг, автор нового положения, и я, автор старого. Часть Совета министров (сибиряки) стояли, однако, за учреждение двух комиссий.

Опять большинством только одного голоса (восьми против семи) прошло предложение об одной, но и ту потом с трудом создали за отсутствием подходящих людей.

Я высказывался за одну комиссию, преследуя при этом определенную цель. Мне хотелось создать из этой комиссии крупное общественное учреждение, в котором должны были сосредоточиться все вопросы будущего государственного устройства России. Насколько я мог заметить, эту мысль понял только один министр юстиции Старынкевич, который вскоре ушел в отставку и пожелал занять место председателя комиссии на предложенных мной основаниях.

Член Совета министров

Заняв место председателя Государственного экономического совещания, я продолжал оставаться министром без портфеля. У меня не было никакой определенной компетенции. Это позволяло мне останавливаться на различных политических вопросах, вдумываться в определенные законопроекты, поступавшие на рассмотрение Совета министров, и этим объясняется, что я выступал со своими замечаниями или контрпредложениями почти по всем большим вопросам. Но мое мнение, если оно не воспринимались Советом министров, не оставляло никакого следа, потому что я не имел права доклада у Верховного правителя.

Управляющий делами Тельберг создал такой порядок у Верховного, что рядовой министр мог с трудом попадать на прием раз в неделю. Исключение составляли сам Тельберг и Сукин, которые бывали почти ежедневно. Вологодский, по-видимому, не ощущал никакой потребности в свиданиях с Верховным правителем, он вошел в роль председательствующего в законодательном органе – Совете министров, добросовестно ее исполнял и был убежден, что на этом закачивается его роль. Все общие политические вопросы, а также все о работе Совета министров докладывал Верховному правителю Тельберг.

Три раза в неделю у адмирала собирался Совет Верховного в составе Вологодского, Тельберга, Сукина, Михайлова и Гаттенбергера. Обыкновенно в Совете присутствовал военный министр генерал Степанов и иногда генерал Лебедев, начальник штаба. В этом Совете сосредоточились окончательно все дела управления.

Когда я заявил Тельбергу, что хотел бы иметь доклад как член Совета министров, он, едва ли спросив предварительно мнения Верховного, ответил мне, что это неудобно, но вставил для меня полчаса в неделю как для председателя Государственного экономического совещания. Во всяком случае, политическое значение моей должности, члена Совета министров без портфеля, было атрофировано.

Дела внутренние

Между тем в Совете Верховного правителя выпекались блины из недоброкачественной муки. Решения, которые приносились оттуда, поражали необдуманностью и неожиданностью.

31 марта был подписан приказ о назначении генерал-губернаторов Розанова и Артемьева в губернии Енисейскую и Иркутскую, причем им предоставлялись права, перечисленные в отмененном Сибирским правительством законе о военном положении. Если Совет министров сохранял еще власть управления на территории между Иркутском и Байкалом, то теперь он ее потерял совсем.

В Совете же Верховного были утверждены условия соглашения с Семеновым, предложенные генералом Ивановым-Риновым. Но прошло десять дней, атаман Калмыков и не думал ехать на фронт, Семенов укрепился, а Иванова решили убрать с Дальнего Востока по докладу Сукина и генерала Будберга, которые указали на отрицательное впечатление, произведенное на Дальнем Востоке эксцентричными приказами Иванова. Чтобы убрать Иванова, постановили упразднить и самую должность помощника Верховного уполномоченного на Дальнем Востоке. Такова система законодательства, обнаруживающая слабость власти. Решение было, кроме того, недальновидно и бестактно, потому что оно было принято без ведома генерала Хорвата.

Влияние военных кругов все больше сказывалось. Министр внутренних дел Гаттенбергер боролся против этого возрастающего влияния, но сам терял престиж ввиду неважных своих отношений как с военным