Два года СВО. Философский дневник крымчанина - Олег Константинович Шевченко

первых двух групп обвинений. Этому в свое время была посвящена отдельная публикация, и нам нет нужды подробно останавливаться на данном факте[34]. Мы в своей предыдущей статье задавали вопрос: отчего же те идеологические моменты, которые явились причиной немецких злодеяний, так и не были юридически зафиксированы в рамках Нюрнберга 1945–1946? Теперь снова возвратимся к этому вопросу и попробуем проследить динамику противостояния защиты и обвинения на трибунале, которая во многом и привела к феномену, когда фашизм и нацизм не получили своего осуждения в рамках Нюрнбергского процесса[35].

Нюрнбергский процесс не был простым «судилищем», а был построен на серьезных правовых основаниях, насыщен правовыми процедурами, являвшимися на тот момент вершиной юридической научной мысли. А следовательно, сторона защиты обладала обширным инструментарием для доказательства своей правоты и парирования усилий обвинителей. Да и сам процесс привлечения к суду и перевода того или иного функционера Третьего рейха в разряд «обвиняемых» был далек от огульного, автоматического признания и требовал сложных процессуальных норм[36]. Осложнялся процесс значительными «дырами» в международном праве[37]и очень разными юридическими системами со стороны обвинения, в которых воспитывались и совершенствовались юридические кадры, представлявшие свою страну на трибунале[38]. В результате сторона защиты разработала стройную систему контраргументов, которую и заявила в ходе процесса. Причем добилась значительного снижения строгости решения трибунала и фактического замалчивания важных причин, повлекших к реализации национал-фашизмом военных, политических и гуманитарных преступлений.

Первый аргумент: «ты тоже». То есть, согласно мнению защиты, немцы не творили ничего такого, чего бы ни делали другие нации. Например, Британия создавала концлагеря для Буров, Франция для испанцев, уходящих от преследования Франко, США проводили практику концентрационного содержания граждан США японского происхождения во время Второй мировой войны…, да и ГУЛАГ в СССР — становились примерами того, что, например, «бесчеловечное обращение с гражданским населением и военнопленными» — тривиальная практика самих обвинителей. Это же касалось и преступных средств ведения войны. Так, например, Великобритания стирала с лица земли мирное население немецких городов (трагедия Дрездена, Кельна), так же, как и Германия (трагедия г. Ковентри). А США даже и превысили это преступное достижение через применение ядерного оружия против мирных жителей Хиросимы и Нагасаки. Или, например, в случае обвинения фигурантов Нюрнберга в развязывании «агрессивных войн» сторона защиты приводила в пример практику СССР, Великобритании, Франции и США в развязывании таких же агрессивных войн на всем протяжении двадцатого века. То есть, спрашивали адвокаты, в чем же виновата Германия, в чем же виноваты обвиняемые и в чем не виноваты обвинители? И может ли преступник сам судить преступника? Это был сильный аргумент, который потребовал следующей ответной формулировки. Она была озвучена прокурором от США — Джексоном и во многом определила как ход трибунала, так и последующее развитие международного права: «нарушения законов и обычаев международного права одной стороной не оправдывают подобные же нарушения другой стороной»[39]. Как частный случай, применительно к данному Трибуналу судьями была поддержана и формулировка советского прокурора Руденко: «свидетель не имеет права оценивать действия «врагов Германии». Дабы воспрепятствовать стороне защиты «играть» на данном аргументе, за кулисами Нюрнберга было заключено джентельменское устное соглашение между сторонами обвинения: «противостоять «политическим выпадам» со стороны защиты., бороться против «этих выпадов… как не имеющих отношения к делу» и стараться «препятствовать политическим дискуссиям»[40]. Контрудар нацистских адвокатов был парирован и коллективно отклонен.

Однако отказ от публичных прений по этому вопросу поставил крест на обвинении самой нацисткой идеологии. Такой раздел обвинений нацизма в обвинительном заключении, как преступления против человечности, в систему доказательств так и не вошел. В Уставе было сказано: «Преступления против человечности, а именно: убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам с целью осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала, независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет». Но вот, доказывая вину фигурантов, этот пункт не находил должного рассмотрения. Ибо он требовал осуждения не просто гражданина Третьего рейха, — офицера или гражданского чиновника, — а идеологии, которая привела к преступлению. Без осуждения идей расизма, национальной исключительности, без осуждения геополитики и т. п. преступления против человечности попадают в иные категории обвинения, например, преступные методы ведения войны. Это момент величайшей важности! Например, доказывалось жестокое обращение с узниками в концлагере. Но вот сам факт лишения одного этноса политических прав — как нарушение человеческого общежития — нет. То есть не ставился вопрос о преступной философии, политологии, преступных ценностях и т. п. Приведем цитату из обвинительного акта по Г. Гессу. Раздел «Преступление против человечности»: «Имеются доказательства, показывающие, что партийная канцелярия под руководством Гесса принимала участие в распространении приказов, связанных с совершением военных преступлений.»[41]. То есть приказы канцелярии относятся к военным преступлениям. Ни слова о биологических доктринах канцелярии, представлении о лицах высшей и низшей расы и т. п. Холокост, как наиболее аргументированный раздел преступлений против человечности, также не был анатомирован до уровня причин. Нацистов судили, по сути, как обыкновенных уголовников — за конкретные факты насилия, убийства и грабежа — и не осуждали за саму идею уничтожения отдельных слоев населения согласно определенным идеям. Идеи «вышли сухими» из воды. Да и обвинители зачастую осознанно не ворошили этот пласт бытия. Нюрнберг внятно отверг войну как безальтернативное средство решения споров. Нюрнберг отверг преступные формы ведения войн (любых, в том числе и оборонительных), но так и не смог отвергнуть преступление против Человека. Иначе, в связи с активной позицией защиты, сразу бы вылезли системы бесчеловечности США или Британии, которые являлись, да и сейчас являются стандартами их действий: искусственный голод, экономическая блокада — в том числе блокада гуманитарной и медицинской помощи, — стратегическое уничтожение детей и женщин — как средство решения своих внешнеполитических целей. Этими примерами полна история довоенных и послевоенных действий англосаксов: голод в Бенгалии 1943 г. (до 3 млн. умерших), бомбардировки Вьетнама (свыше 400 тыс. погибших мирных жителей), Ирак (свыше 1 млн. погибших мирных жителей), многолетняя блокада Кубы, поощрение убийства мирных жителей Палестины израильскими войсками.

Второй аргумент. Нет закона — нет преступления. Адвокат Риббентропа заявил: «Уголовно-политические понятия Устава создают новые нормы правовых принципов, которые следует рассматривать как зародыш нового правового порядка. В то время, когда разыгрывались инкриминируемые события, у обвиняемых отсутствовало сознание, что подобного рода мировой порядок существует»[42]. В качестве ответа была выдвинута следующая формулировка: «Законодательство любой цивилизованной страны