Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

сообщал мне и покойному митрополиту подробные о них сведения, которые иногда печатали мы в духовных журналах. Отец Порфирий входил в ученые собеседования с некоторыми лицами из латинского духовенства, между прочим с иезуитом Мартыновым и ученым канонистом (ныне уже кардиналом) Питра. Последний мне лично знаком. Он некогда был в Москве и занимался при моем посредстве изучением рукописей Синодальной библиотеки. Если он здравствует и если случится Вам где-либо встретиться с ним, напомните ему обо мне».

2-го марта писал мне из Рима архимандрит Александр пространное и очень интересное письмо:

«Я замедлил с моей к Вам корреспонденцией. Причину сего мне легче Вам рассказать, чем назвать.

Кажется, я имел случай когда-то прежде сознаться Вам, что у меня сохранилась одна только сильная привязанность на земле – это привязанность к дочери. И вот в первых числах настоящего года получаю из Витебска письмо, которым меня извещают, что дочь моя безвременно родила и по этому поводу находится в опасном положении. Это грустное известие так меня поразило, что я сделался неспособным связно отвечать на самые простые вопросы; о корреспонденции же нечего было и думать. До получения успокоительных известий прошло довольно времени. Затем, когда они были получены, и получены не от кого иного, а от самой виновницы моей скорби, мое душевное состояние из одной крайности перешло в другую. От избытка радости я мог только повторять: ну, слава Богу! слава Богу! Приняться же за какое то ни было серьезное занятие я был не в состоянии. А тут наступил карнавал[346]; римляне начали бесноваться, как угорелые. Грешный человек!.. я не отходил от окошка, внимательно следя за всеми их проказами… Одно осталось для меня совершенно непонятным: как это римляне могут предаваться самому необузданному веселью без нашей очищенной, употребляя исключительно только свое винишко, которого по меньшей мере бочку нужно было бы выпить, чтобы войти в кураж, чувствовать себя в подпитии?!. Карнавал, впрочем, далеко еще не прошел, как я начал приходить в себя. Первая мысль, довольно ясно мною сознанная, смутила меня: как же это так?!. Почти три месяца прожил я в Риме и до сих пор даже голоса о себе не подал владыке митрополиту! Несколько раз принимался строчить, но ничего не выходило… Так и прошло все это время в одних попытках. Да и в самом деле, о чем писать? Политика – не мое дело; да сверх того, я в ней ничего не смыслю; а посольство наше держит себя за великою китайскою стеною – решительный признак того, что за нею, как и за действительною китайскою стеною, кроме домашних дрязг, ничего не обретается… А папа? Рассказать разве, как он заигрывает с нашими барами и барынями, – как такие-то получили от папы целый воз цветов, а такая-то пышный букет, третья же – только ветку оливкового дерева… и пояснить затем: притча сия означает, что такие-то внесли динарии святому отцу, находящемуся в темнице, 100 000 франков русским золотом, такая-то – 10 000, а последняя совсем поскупилась… Но рассказ о подобных вещах мог бы навести на самые грустные размышления не о суете мирской – о ней даже приятно думается после сытного обеда, – а о предметах более частных и, следовательно, для каждого из нас более дорогих и близких… Не изобразить ли, как воспитывается здесь наше аристократическое юношество, будущая интеллигенция и сила России? Но это – ответ еще более грустный, чем первый… Русские, а по-русски не говорят! Русские, а о России не имеют никаких понятий или самые превратные?! Русские – а России и русских не любят?! Что же это такое?! Как это назвать?! Где, кроме нашего злополучного отечества, в какой еще стране – между дикими ли, или между самыми просвещенными народами – можно указать на подобное явление?! Противоестественно, безнравственно и чисто уж по-русски глупо! Впрочем, я здесь с ними нисколько не церемонюсь и не дальше как вчера об одной княжне, ни слова не знающей по-русски и оправдывающей свое невежество тем, что русский язык – варварский, в присутствии тетушки ее сиятельства выразился так: княжна N очень мало знает русский язык для того, чтобы судить, варварский ли он или нет; повторять же с чужого голоса – значило бы подражать попугаям… Затем, если княжна желает быть последовательной, ей следует также отказаться от княжеского титула… Некоторые (см. “Маяк”) ученые утверждают, что слово князь – татарское, следовательно, варварское. Наконец, еще последовательнее было бы со стороны княжны, если бы она отказалась от русского золота: ведь оно добыто руками мужиков, русских варваров. Эта тирада была выслушана не с большою приятностию, и только одна русская нянюшка-старушка, незаметно присутствовавшая при нашем разговоре, похвалила меня, заметив: вот уж правду говоришь, батюшка; одно слово – балуют здесь наши барышни… За такой комплимент нянюшке приказано было убираться в детскую…

Я, однако ж, должен сознаться, что не очень продолжительное время затруднялся выбором сюжета для письма к владыке. Счастье на этот раз мне поблагоприятствовало. В самый разгар карнавала совершилось в Риме событие, невозможное в прежнее, очень еще недавнее время. Произошел публичный диспут между некоторыми проживающими здесь протестантскими пасторами и римско-католическими священниками на тезис, выраженный евангелическим министром Шиарелли в следующей грубой форме: святой Петр никогда не был в Риме. Само собою разумеется, что я был на диспуте, все видел, высмотрел и почти все выразумел, о чем толковали. На следующий день “Capital” начала печатать отчет о диспуте. Я убедил своего отца диакона перевести эти статьи; но так как “Capital”, известная своим либеральным и антикатолическим направлением, слишком, очевидно, гнула на сторону протестантов, я решился в письме к владыке восстановить истину по другим источникам и поддержать, насколько это было возможно, обижаемых католиков. Письмо вышло довольно интересное, но я несколько опасаюсь за принятую в нем мною форму изложения. Вместо сухих размышлений и длинных описаний, ради краткости и наглядности, я нарисовал живую картину, представил лица в действии, заставил их самих говорить… Спустя два-три дня в отдельном конверте я сообщу Вашему преосвященству копию сего письма и попрошу дать мне Ваше о нем суждение.

Отцу диакону стоило неимоверных усилий добыть себе и мне билеты на диспут. Католическая сторона наотрез отказала, ссылаясь на то, что уже все билеты их розданы. Таким образом, нам пришлось сидеть на протестантской стороне, хотя, собственно говоря, наше естественное место было между теми и другими, в золотой средине, не потому, впрочем, чтобы в спорном вопросе наше дело была сторона, а потому, что мы не допускаем крайностей