Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

ранения он лишился ноги, что при его богатырском сложении было особенно тягостно. Свыше полувека он вынужден был пользоваться протезом, что влекло неимоверные мучения. Переносил он их стоически, и лишь верная спутница его жизни Клара Игнатьевна знала, каких усилий это от него требовало. Едва ли не до последних лет он выполнял полную педагогическую нагрузку и нередко приходил в свою крохотную квартирку на Ломоносовском проспекте совершенно без сил. Оставшаяся часть ноги от наших варварских протезов кровоточила, и малейшее соприкосновение с протезом причиняло боль. Клара Игнатьевна к приходу Сережи (как она его звала) из университета держала наготове теплую ванну и не закрывала входной двери, чтобы он мог как можно скорее войти. Придя домой, Сергей Михайлович принимал ванну, что приносило облегчение.

Тяжелейшие испытания не только не ожесточили Сергея Михайловича, не отдалили его от людей, но и, пожалуй, даже способствовали раскрытию самых лучших качеств, которые от природы были в нем заложены. До конца своих дней он оставался удивительно добрым, тактичным, глубоко порядочным человеком, обладавшим искрометным чувством юмора, любившим дружеское застолье, высоко ценившим творческое и обычное человеческое общение. Его все по-настоящему любили. Я не слышал о нем ни одного худого слова от людей, которые нередко органически не переваривали друг друга и схватывались в нешуточных поединках. В дискуссии о хозяйственном праве, участники которой нередко переходили на личности, подменяя отсутствие весомых аргументов излишней запальчивостью, С. М. Корнеев занимал взвешенные позиции. А это внушало уважение к нему всех противоборствующих сторон. Всем своим обликом он источал сплав мудрости и силы.

Душевная мудрость Сергея Михайловича сполна выражалась в его отношении к тем, у кого он учился, и к тем, кто учился у него, в оценках коллег и товарищей по работе. Серей Михайлович нежно опекал своего учителя Владимира Ивановича Серебровского и его жену, а впоследствии вдову Зинаиду Сергеевну Серебровскую, правнучку известного книгоиздателя А. Ф. Смирдина – современника и друга Пушкина. Он гордился своими учениками, которых у него было великое множество из всех союзных республик и стран социалистического содружества. Помню, с какой теплотой и радостью в глазах он рассказывал мне об успехах на научном поприще своего ученика Ю. А. Мехтиева из Азербайджана.

Хотелось бы сказать, что В. П. Грибанов, который заведовал кафедрой гражданского права, и С. М. Корнеев, который долгие годы на ней трудился, были самым выдающимся послевоенным пополнением этой кафедры. Судьба у них в какой-то мере общая – оба инвалиды Великой Отечественной войны, лишившиеся ног, глубоко преданные науке и самоотверженно трудившиеся в ней. В то же время они во многом были разными. В. П. Грибанов готовил себя к военной карьере, и лишь тяжелое ранение заставило его круто поменять жизненный путь. Был он человеком достаточно жестким, в чем-то даже авторитарным. Сергей Михайлович же был необычайно деликатен, добр и душевно щедр. Грибанов и Корнеев удачно дополняли друг друга, восполняя качества, которых им недоставало, и приводя в норму те, которые у кого-то из них были в избытке. При этом Сергей Михайлович в силу присущего ему такта никогда не претендовал на лидерство, отдавая должное своему другу и товарищу как руководителю, ученому и человеку. Без всякого преувеличения можно сказать, что Сергей Михайлович был наиболее широкомасштабной личностью из всех, кого я встречал на юридическом факультете МГУ. Сколько-нибудь полноценная замена ему найдется не скоро.

Ко мне Сергей Михайлович относился как старший брат к младшему. Оно и понятно – ведь он был старше меня на Отечественную войну. Он нередко выговаривал мне за допущенные промахи и ошибки, но делал это настолько тактично, что никакой трещины в наших отношениях это не вызывало. А если он и сам в чем-то был не прав (а это бывало значительно реже), то всегда находил приемлемый путь для исправления допущенного промаха.

Сергей Михайлович писал великолепные стихи, большинство из которых посвящено его друзьям, ученикам и коллегам. Многие из них обращены к З. С. Серебровской-Смирдиной и безвременно ушедшей от нас Светлане Абрамовне Чернышевой. Несколькими своими посвящениями он удостоил и меня. В них были и довольно острые строки. Одно из них начиналось так:

В те годы, когда был застой,

Больших высот достиг Ю. К. Толстой.

Хотя и в этом, и в ряде других стихотворений есть строки, которые тешили мое самолюбие, многие коллеги, особенно не относящиеся к моим доброжелателям, запомнили только выше процитированные и иногда не без удовольствия мне их напоминают. Сергей Михайлович, как бы предвидя судьбу этих стихов, прислал мне свой сборник «Коллегам и друзьям», предпослав ему теплую надпись. Нет необходимости говорить, как я ею дорожу, особенно когда сталкиваюсь с наветами, завистью (а завидовать-то нечему!) и злобой. Таким Сергей Михайлович Корнеев навсегда и останется в моей памяти.

Другим цивилистом, с которым судьба меня свела, но отношения с которым складывались далеко не так, как с Сергеем Михайловичем, был Виктор Абрамович Дозорцев. Жизненный путь Дозорцева во многом отличался от того, который прошел Корнеев. Родился он в семье известного цивилиста Абрама Владимировича Дозорцева, который преподавал в Академии внешней торговли и Военно-юридической академии. Доктором наук Дозорцев-старший так и не стал (в то время доктора наук не сыпались, как из рога изобилия, что имеет место сейчас), но вошел в науку как автор содержательных работ о понятии гражданского права, объектах государственной собственности и договоре поставки. То, что Дозорцев-младший сызмальства дышал цивилистическим воздухом, благотворно сказалось на его судьбе. Участником войны Дозорцев-младший по возрасту не был (он на год младше меня), а потому был избавлен от тягчайших испытаний, которые выпали на долю Корнеева. По окончании Академии внешней торговли он поступил в аспирантуру ВИЮНа и оказался под крылом Екатерины Абрамовны Флейшиц, которая заботливо его пестовала. Получив прекрасное образование, Виктор Дозорцев с первых же шагов заявил о себе как о перспективном ученом. И надо сказать, что надежды, которые с ним связывали, он оправдал сполна. По своему характеру Дозорцев и сын во многом отличались друг от друга. Если Дозорцев-старший был человеком мягким по натуре и коммуникабельным, то сын всегда был ершист и колюч, готов был взорваться по любому поводу и никому не давал спуску. Но в науке он, вне всякого сомнения, пошел значительно дальше отца. Дозорцев и сын могут служить примером того, что династии и в юридической науке иногда бывают плодотворными. К сожалению, гораздо чаще мы сталкиваемся с обратным. Родители, отец или мать, а иногда и оба, всячески проталкивают свое чадо, которому занятия наукой