Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

впотьмах – то и дело раздавались душераздирающие крики, грязная ругань, пьяные, угрожающие голоса, вопли уводимых в неизвестность «врагов революции» и прочие атрибуты насилия над мирными обывателями. В такие минуты Тарас Петрович, запершись у себя в кабинете и нервно дрожа, ругал себя за то, что согласился на уговоры Елизаветы Ивановны вернуться в Киев, забывая, что из Петрограда он спасался точно по той же причине, по которой теперь изнемогал душой и телом в родной Малороссии. Пронеси, Господи, – молился Тарас Петрович, дрожащей рукой осеняя себя кривым крестом.

На четвертую ночь царствования Муравьева раздался характерный стук в ворота дома бывшего профессора Горомило. Не пронесло!.. Только что задремавший было Тарас Петрович вскочил и, ничего не понимая спросонья, заметался по комнате. Не зажигая огня, чуть отодвинув штору, он осторожно выглянул в окно и обомлел. В ворота ломилась шайка головорезов. Сердце бешено заколотилось, ноги сделались ватными, он обмяк, опустился на постель и затих, не в силах пошевелиться, ни о чем не думая, ничего не предпринимая, только слыша, как кровь пульсирует в висках и звенит в правом ухе.

В доме заходили, послышались легкие шаги Елизаветы Ивановны.

– Тарас, что ты сидишь… надо одеться…

Она достала чистые порты и рубаху Савельича и стала натягивать ее на отяжелевшее, расслабленное тело мужа. Поняв, что ей не справиться с задачей и вообще всю бессмысленность маскарада, она сказала:

– Я закрою тебя на ключ. – И вышла.

Ворота уже взломали, нападавшие рассыпались по двору, между ними потерянно ходил Савельич и, пытаясь не пустить в дом, бормотал:

– Солдатики… вы чего?.. Солдатики, а?.. Нет здесь никого… Господа уехали… Ну, ей-Богу… вам говорят… вот неслухи!..

Елизавета Ивановна, по договоренности спрятав Александру Валериановну с младенцем на чердаке, вышла на крыльцо. Все как по команде застыли и с предвкушающим игривым любопытством воззрились на маленькую, немолодую и все еще красивую женщину.

– Господа! Что вам угодно? – спросила она как можно увереннее, изо всех сил стараясь победить страх.

От группы отделился здоровенный матрос, обвешанный пулеметными лентами, и, раскачиваясь на широко расставленных ногах, уставив наглый, бесстыжий взгляд на Елизавету Ивановну, с растянутой усмешкой произнес:

– Нам угодно избить всех буржуев, дамочка.

Товарищи одобрительно загоготали и стали вплотную приближаться к Елизавете Ивановне.

– Вы ошиблись, – сказала она, глядя в их нечеловечески бессмысленные лица и холодея от ужаса. – Здесь нет буржуев. Это дом профессора истории… – Она не договорила.

– А вот мы сейчас проверим! – гаркнул ближе всех стоявший к ней солдат со сдвинутой набекрень барашковой папахой и, отстранив ее как щепочку, вломился в дом. Следом за ним бросились остальные «товарищи».

Она осталась на крыльце одна, голова кружилась, от слабости ее шатало. Вдруг кто-то крепко схватил ее за плечо, так, что она вскрикнула от боли, и потащил в сторону, за дом, к сараям. У нее перехватило дыхание, не было сил ни кричать, ни сопротивляться, дикий ужас застыл в ее глазах. Она узнала в тащившем ее человеке того самого здоровенного матроса, который хотел избить всех буржуев. Он швырнул ее в снег и всей стопудовой громадой подмял под себя ее маленькое хрупкое тело. Она увидела прямо над собой его беспощадные, звериные глаза, красный пенящийся рот и, теряя сознание, застонала…

– Елизавета Ивановна… милая… очнитесь… да очнитесь же вы!..

Склонившийся над ней Савельич тряс ее за плечи, пытаясь привести в чувство. Елизавета Ивановна медленно открыла глаза.

– Надо уходить… вы слышите?.. – шептал старик. – Сейчас они вернутся… вставайте… я помогу… быстрее, милая… – Он тяжело дышал, пальцы его дрожали.

Он помог ей подняться, и тут взгляд ее невольно наткнулся на упавшего навзничь матроса. Вокруг его головы чернела лужица крови. Рядом валялся обрызганный чем-то темным топор. Она вскрикнула, но Савельич быстро зажал ей рот. Он успел доволочь ее, почти невменяемую, до сарая и укрыться в этом ненадежном месте.

С пьяными криками из дома высыпала солдатня. По их гоготу и ору было ясно, что они поймали какую-то крупную добычу и очень этим довольны. Они вели, подгоняя прикладами и толкая в спину несчастного, перепуганного до смерти, полураздетого, что-то невнятно бормочущего, выбивающего зубами дробь профессора.

– Товарищи… что вы делаете… товарищи… У меня… документ… я… отпущен… самим Лениным…

– Лениным?! Слышь, братки! Ленин его отпустил, говнюка! А мы тебя не отпускаем! Га-а!..

– Глянь, какой боров! Федька! Во сала наел! Буржуина брюхатая!

– А давай-ка мы у него кусок хохляцкого сала отрежем, на засол, а чё?

– Небось завизжит как свинья!

– Пущай визжит, а мы послухаем! Дюже интересно.

– К «Духонину» его!

– Это завсегда успеется. Сперва бочка ему подрумяним!

– Глянь, как дрожит! Ты, свинина, погреться хошь?

– Давай, ребят, разводи костерок для сугрева!

– Федька! Ты чё там, все с бабой евонной курвишься? Нам оставь! Мы тоже с буржуйской бабой хотим шшы похлебать! Становись в очередь, ребят!

– Братцы! Гляньте-ка… – указал пальцем в глубь двора маленький рябой солдат по имени Михей. – Федька наш… тама… лежит… Главное, по нужде пошел… а он лежит… вроде как неживой…

Красноармейцы, хмуро переглянувшись, пошагали в указанном направлении, меся свежий снег. Дойдя до места, молча столпились над трупом погибшего от чьей-то контрреволюционной, буржуйской руки товарища. Мелкий снежок уже слегка припорошил тело, так что в ночи, если бы не Михей, его не сразу бы удалось и разглядеть. Постояли, поснимали шапки.

– Кто это его так? – вырвался у кого-то невольный вздох.

– Эх! Такого бойца шлепнули!

– Разорву гада! – прохрипел Кузьма. – Поймаю – разорву.

– Небось от нас не убежит. Куды ему бежать?.. – продолжал Михей. – Главное, по нужде пошел… а он туточки… Мать честная!..

Напялив шапку, по едва присыпанным снегом следам Кузьма шагнул в сторону сарая. Рванул на себя дверь. Из глубины на него в упор глянули две пары глаз.

– А ну выходь! – сдавленным голосом скомандовал Кузьма.

Поддерживаемая Савельичем Елизавета Ивановна перекрестилась и шагнула к выходу.

Не спеша Кузьма вынул из кобуры наган и выпустил всю обойму. Два тела рухнули наземь.

– Зря ты психанул, – подошел к стрелявшему кудрявый, с пшеничными усами красноармеец. – Эту суку разодрать мало. Ничё! – Он злобно гоготнул. – Там у нас в штаб гимназисточек ребята пригнали с ихними мамашами, посчитаемся. За товарища Федора. Пошли, ребята! Завтра шоб весь город вышел смотреть, как Красная гвардия героя революции хоронить станет!

– А с этим что? – указал глазами на Тараса Петровича солдат в барашковой папахе.

Тот сидел, временно оставленный всеми, на ступеньках, в рваном полушубке Савельича, и слезы не переставая текли по его опухшим щекам, он был не в себе и не понимал происходящего.

– Этого? – усмехнулся Кузьма. – Зажарить!