Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Стой, ребята! Я его, кажись, знаю.

– Ну? Кто такой?

– Я его, кажись, видал.

– Где ты его видал?

– А черт его знает!.. Морда знакомая, а вспомнить, дьявол!..

– Ребят! Так он к нам в полк с Керенским приезжал, точно! Ей-Богу, он! Такая же харя жирная! Вот вам крест!

– К Муравьеву его, контру!

– Верно! Правильно! К Муравьеву! – загалдели красноармейцы. – Пущай разбирается!

Тараса Петровича повели по пустынному, вымершему городу в бывший Мариинский дворец. По дороге то и дело попадались присыпанные снегом свежие трупы с обглоданными конечностями да бегали с оскаленными мордами, высунув красные языки, голодные собаки.

Дворец Муравьева, несмотря на поздний час, сиял огнями. Командующий большевистской армией сидел в окружении приближенных офицеров и полуголых девиц и пил водку. Невменяемого, оборванного, замерзшего, полуживого от ужаса Тараса Петровича втолкнули пред ясные очи красного командира.

– Это еще что за явление? – брезгливо поморщился Муравьев, и его мутные глаза остановились на несчастном Тарасе Петровиче. – Кто такой?

– Вот он с Керенским, говорят, якшался. Видели его с ним! А теперь сюда прибег, контра недобитая!

– С Александром Федоровичем? – оживился Муравьев. – Как же, помню прохвоста. Сбежал, подлец! Вместе с Красновым! А жаль! С превеликим бы удовольствием повесил собаку!

– В евоном доме товарища нашего Федора зарубили. Балтийского революционного матроса. Хотели мы его сразу в «штаб Духонина» отправить, а потом рассудили, может, он шпиен Керенского…

– Шпион, говорите? – повторил Муравьев, обходя Тараса Петровича по кругу. – Может, и шпион… Что-то мне ваша личность, товарищ, напоминает. Как фамилия? – гаркнул красный командир.

От потрясения тот не мог вымолвить ни слова и только переминался обмерзшими в домашних тапках ногами и плакал.

– Что вы мне эту бабу слюнявую привели? – теряя терпение, закричал Муравьев. – Расстреляйте его к чертям собачьим!

Солдаты с готовностью подхватили Тараса Петровича под руки, и тут остатки сознания словно бы вернулись к поврежденному умом профессору и он сумел произнести:

– Не надо… меня стрелять… пожалуйста… Я профессор… Киевского… Горомило фамилия… всегда служил идее революции… Но не такой! – вдруг завопил Тарас Петрович, содрогаясь от рыданий. – Не такой!.. – Он не находил определяющих слов. – Наша революция была святой! чистой! бескровной! улыбающейся! А вы!.. А ваша!.. Кровавая-я!.. – Тарас Петрович затрясся.

Муравьев встал со своего места и, внимательно глядя на зашедшегося в истерике профессора, подошел к нему со стаканом водки.

– Выпейте, товарищ Горомило, – произнес он почти ласково. – Мы вас сегодня не расстреляем.

Тарас Петрович дрожащими руками принял от Муравьева стакан и, судорожно отхлебнув, уронил на пол.

– А может, и завтра не расстреляем, – спокойно продолжил Муравьев, наклонившись, подбирая осколки стекла. – Мы не звери. Напрасно вы так нервничаете. Вот вы служили при Николае. А потом при Керенском. А теперь будете служить при нас, большевиках. Ведь будете? Будете, будете. По глазам вижу. Нам такие нужны. Твердые. Преданные революции товарищи. Потому как, ежели что, сами понимаете. Товарищ Троцкий не потерпит. И Владимир Ильич тоже. Уведите товарища! – приказал он солдатам.

– Куда его? – не поняли конвоиры.

Муравьев брезгливо махнул рукой.

– К «Духонину».

– Пойдем, братишка! – весело хлопнул профессора по плечу матрос.

Тарас Петрович вздрогнул и с мучительной тревогой посмотрел на Муравьева.

– К-куда?.. – пролепетал он.

– С нами! К боженьке на суд. – Красноармейцы насмешливо заулыбались.

– Я не хочу! – сползая на пол, заупрямился Тарас Петрович, вцепляясь в ножку массивного стола. Его пробовали отодрать, но – откуда взялись силы? – Тарас Петрович держался крепко и ни за что не хотел разжать пальцы.

Его стали бить по рукам, тыльные стороны покрылись ссадинами и посинели, потекла кровь, но он продолжал держаться. Рассвирепев, его стали пинать ногами и наконец отодрали от стола.

Муравьев стоял рядом и, скрестив руки на груди, с невыразимым выражением наблюдал картину подобно врачу-психиатру, с профессиональным любопытством следящему за поведением неадекватного пациента, что-то решая в уме и делая свои психиатрические выводы. Наконец он сказал:

– Довольно. Отведите его к остальным мерзавцам. До утра.

Тараса Петровича втолкнули в огромный, набитый человеческими телами подвал. Это были мужчины разного возраста, по большей части военные, хотя и одетые в гражданскую форму. Многие были избиты и изувечены. Те, кто не мог стоять, лежали на грязном, забрызганном кровью, испачканном нечистотами полу. Никто из заключенных в этом жутком месте не разговаривал, молчание нарушали лишь стоны изнемогающих да короткий шепот пока еще живых.

– Ваше благородие, вот здесь местечко, можно присесть…

– Оставьте, юнкер, не стоит утруждаться. Сейчас нас позовут, и мы с вами навечно приляжем.

– Только бы сразу расстреляли, – невольно выдохнул светловолосый юноша с тонкими, по-девичьи красивыми чертами лица. – А то ведь… мучить будут… а я… пыток боюсь… – Он наморщил лоб и по-детски выпятил губы.

– Не думайте об этом, Коля. Молитесь. Он не оставит. По крайней мере, умрете мучеником за Христа, как наш митрополит, Царство ему Небесное.

В затуманенном мозгу Тараса Петровича представшая пред ним фантасмагорическая картина то ли некоего чистилища, то ли самого ада воспринималась как некое апокалиптическое видение, коему он уже не удивлялся, потому как давно потерял ощущение реальности. На него, такого же грязного, запуганного оборванца, мало кто обратил сочувственное внимание, ибо каждый был занят одним: последними часами, а то и минутами остававшейся жизни, и нужно было как-то осмыслить эту жизнь и предстоящую с минуты на минуту смерть, смириться с неизбежностью.

– А ведь я этого подлеца знал! – проскрежетал кто-то за спиной Тараса Петровича. – Представьте, я с этим трупоедом Муравьевым служил!.. Знать бы, пристрелил сволочь.

– Люди меняются, ваше превосходительство. Взять того же Керенского…

– О-о!.. Вы знаете, кого он мне напоминает? Хлестакова. Да-да, такое же дрянцо, ничтожество, пустившее пыль в глаза всему русскому миру, а мы все – городничие, земляники, бобчинские-добчинские и прочие гоголевские штучки – приняли его за спасителя отечества. Поделом нам за это и кукиш!

– Позвольте с вами не согласиться, – вступил в разговор высокий молодой человек. – Поручик Надеждин, – представился он. – Керенский не Хлестаков. Отнюдь. Это фигура, я бы сказал, мирового масштаба. Хотел бы я только знать, кому он в результате служит.

– Этого, я думаю, он и сам до конца не знает.

– Да дело не в Керенском, господа. Что Керенский! – воскликнул, шепелявя, средних лет мужчина в разорванном штатском платье и с разбитой губой. – Сегодня Керенский, завтра Ленин, послезавтра еще какая-нибудь сволочь, прохвост, шут гороховый. А в том, что теперь на Руси смута почище, чем после почившего в Бозе Иоанна Васильевича, будет. Нельзя России без царя быть, вот и весь сказ.

– Но и с таким батюшкой-царем, как наш