Моя настоящая жизнь - Олег Павлович Табаков

МХАТа имени Чехова. Она была не только необычайно смешной. Она была удивительно последовательно реализованной в эстетике Художественного театра. В ней главным был живой актер, воспроизводящий живую жизнь человеческого духа. Все нереально смешные и вполне невероятные происшествия, которые творились в том самом гостиничном номере, были поставлены Машковым исключительно по правилам МХАТа. Он ни на шаг не отступил от той эстетики, которую завещали отцы-основатели. На этом спектакле люди могли смеяться до посинения… Театр становится действительно всесильным, если все сделано изящно и благородно по мысли. В сюжете пьесы «№ 13» также заложены и не совсем смешные вещи, придающие повествованию глубину. Больной человек, маньяк, влюбленный в женщину… И довольно-таки жесткие слова по поводу поколения пятидесятилетних – «осколки прошлого», осколки той посуды, что стояла в серванте.

Женя Миронов, при очевидном совершенстве его актерской работы и при всей моей любви к нему, был не единственным достижением или не единственным открытием спектакля «№ 13». Там было несколько работ настоящего, профессионального, высокого уровня: и у Гарика Леонтьева, игравшего вторую главную роль в этой пьесе, и у Сережи Беляева в роли управляющего. Даже Серега Угрюмов, который играл почти бессловесную роль человека, приносящего еду и информацию, был невероятно хорош… Нет-нет, все сложилось в этом спектакле. Превосходным было и пространственное решение, сделанное Сашей Боровским вроде бы почти из ничего – из шотландской клетки, ну, и некоторых видов на Биг-Бен.

Для меня было принципиальным то, что не кто-то со стороны (не Стреллер, не Уилсон, не Штайн), а Вовка Машков, уроженец Новокузнецка и выходец из театральной семьи, окончивший Школу-студию МХАТ, блестяще поставил спектакль, которому было суждено стать поворотным моментом в новейшей истории Художественного театра. Володя пришел к этой своей безусловной вершине, сделав первые режиссерские шаги в подвальном театре.

Я считаю, что талант у Володи Машкова исступленный. Другого слова я не подберу. Это был отдельный спектакль, когда Машков, будучи невероятно талантливым артистом, показывал, как нужно играть каждую из ролей в спектакле «№ 13» к вящему удовольствию и счастью всех участников репетиционного процесса.

Зритель валом повалил на этот самый настоящий шлягер, в который мгновенно превратился спектакль «№ 13». Вал не уменьшался все десять лет, пока спектакль был в репертуаре Художественного театра. Я искал аналоги такому беспрецедентному зрительскому интересу, но аналогов нет. Даже старая мхатовская постановка «Горячее сердце», бывало, давала сбои. Туда многократно вводили людей, играло и второе поколение, и… А этот вот спектакль держался – и все. Там имелось редкое сочетание – «развлекая, просвещать» и, познавая, самим удовлетворять свои душевные потребности. На протяжении всего времени сценической жизни «№ 13» лучшие представители этого спектакля играли живо, весело, разыгрывая друг друга и предлагая друг другу неожиданные повороты. Все это означало, что работа эта была им не в тягость, а в радость, причем как в самом начале, так и по прошествии десяти лет и ста с лишним представлений. И никакого сезонного ослабления зрительского интереса. Собираемость зала на «№ 13» была предельная и, я бы даже сказал, запредельная.

В театральной Москве спектакль, прозвучавший столь дерзко-декларативно, не мог остаться незамеченным. Заскребли кошки на душе даже у образованных женщин, вполне сориентированных в эстетических критериях Станиславского и Немировича-Данченко: «Как он посмел?!» Из людей пишущих только ленивый не возил мое лицо по асфальту, обвиняя меня во всех смертных грехах: забвении высоких идей служения народу, зрителю, в дешевом успехе и так далее. А уж это слово «буржуазность», применяемое ко мне… На протяжении трех-четырех сезонов оно было одним из наиболее часто употребляемых критиками, пишущими о Художественном театре. «Буржуазность, буржуазность, буржуазность…» Ну, слава богу, что не «куртуазность». Но когда я сейчас смотрю на афишу Художественного театра декабря 2011 года… Да, наверное, «Примадонны» – это специфический материал. «Мастер и Маргарита», «Дворянское гнездо», «Конек-Горбунок», «Трехгрошовая опера», «Вишневый сад», «Белая гвардия», «Крейцерова соната» и уж совсем-совсем усложненно-непростой «Копенгаген» – ну какая же это буржуазность? Это, скорее, нравственная литургия.

У моей дочки Маши есть такие альбомы – «Раскрась сам». Вот так же в начале двухтысячных годов наша театральная критика отпускала себя и «красила», как говорится, от души… во все цвета радуги… естественно, с очень такой, строгой, взыскательной трибуны взирая на те «безобразия», которые творит только что вставший во главе Художественного театра гражданин Табаков.

Тогда же вдруг возникли некоторые критики, которые особенно тщательно взялись предполагать, какие же деньги есть у этого «богача» (имелись в виду средства, которые мне давали мои друзья-меценаты), радостно восклицая: «Так во-от почему он так себя ведет!» Я уже не говорю об откровенной лживости этих утверждений. Особенно в этом отличалась одна журналистка, которая последовательно говорила о буржуазности и о неких невероятных «вливаниях» в экономику Художественного театра. Представление о предмете своих критических рассуждений она, видимо, имела весьма поверхностное – даже, как говорится, внятных доказательств ею так и не было приведено. У нее все сводилось к постулату «Ну, у них там денег много…».

В эти же времена критики охотно применяли по отношению к Художественному театру и такой термин, как «театр-супермаркет» или «театр-универсам», подходящий, скорее, к мировой индустрии развлечений. Я всегда удивлялся некоторой неспособности наших «румяных критиков» понять логику и последовательность поступков. Надо не соотносить собственные вкусовые ощущения и вкусовые ощущения театра, а интересоваться соответствием слов и дела. Ведь я-то в театре, в том, как его вести, как строить репертуар, разбираюсь значительно лучше, чем они. Потому что я не теоретик, а практик, обладающий большим опытом театрального успеха. Думаю, что в возрасте семидесяти семи лет, когда пишутся эти строки, я имею право так сказать. Ведь это только мхатовскими проблемами я занимаюсь двенадцать лет. А до того были еще пятнадцать лет с момента официального открытия подвального театра. То есть сорок два года, как я занимаюсь вопросами театрального руководства. За это время сменилась социально-экономическая формация, страна и мы вместе с ней пережили многое, а дело, называемое Подвал, двигалось, несмотря на то, что кто-то уже произносил нам акафист. Как говорила бабушка, «говорили-балакали», а дело шло вперед.

Каждый раз, выбирая новую пьесу, я иду за своей звериной интуицией, которая очень редко меня подводит, что на протяжении всей моей жизни подтверждается малым количеством ошибок, случающихся в результате принятия интуитивных решений.

А бывает так, что, допустим, самому мне что-то не нравится, потому что не соответствует моим эстетическим и вкусовым потребностям. Но в то же время это что-то нравится и требуется нашему зрителю. И я оставляю это «в живых» или даю ему дорогу к развитию, потому что оно востребовано, а