Моя настоящая жизнь - Олег Павлович Табаков

руководитель» я въехал в конце 2000 года, после того как все книги и вещи из кабинета Олега Николаевича были перенесены в Музей Художественного театра и был наконец завершен первый и единственный ремонт. И вот уже двенадцать лет я работаю в этом единожды отремонтированном кабинете. Потому что считаю, что на это деньги тратить не надо. Один умный патриархообразный еврей-администратор, не буду называть его имя, говорил мне: «Олежек, главные деньги в театре воруются с сезонного ремонта». Но это – не мое.

Иногда новые люди обращают внимание на «беспорядок» в моем рабочем кабинете. Однако знающие меня понимают, что этот так называемый беспорядок как раз и есть порядок, установленный отнюдь не Обломовым, а Штольцем. Мой собственный порядок, в котором только я знаю, что и где у меня лежит.

Кадровая политика как искусство

Я имею счастливую возможность наблюдать правильность моей кадровой политики в динамике. Люди, когда-то приглашенные мной к сотрудничеству, продолжают свое поступательное развитие и после расставания со мной, являясь талантливыми и самодостаточными личностями.

За двенадцать лет в МХТ сменились четыре директора. Начинали мы с Мариной Ревякиной, «железной леди» из города Новосибирска, которая за несколько лет смогла превратить Новосибирский академический молодежный театр «Глобус» в один из самых востребованных в России. Сейчас Марина Ревякина – неутомимый и успешный гендиректор фестиваля «Золотая маска».

Затем обязанности технического директора в течение трех лет выполнял выдающийся российский театральный художник Алексей Порай-Кошиц. После своего ухода из МХТ Алексей Евгеньевич по-прежнему регулярно откликается на мои просьбы оформлять спектакли Художественного театра, оставаясь одним из самых востребованных художников-постановщиков, приглашаемых московскими театрами.

Довольно долго я присматривался к уроженцу города на Неве Игорю Попову. Мы с ним достаточно последовательно сотрудничали, начиная с локальных проектов, и продолжаем сотрудничать сейчас.

Так же долго я присматривался и к Юрию Кравцу, имеющему актерское образование, полученное им в городе Саратове. Кстати, Кравец занимался в моем родном школьном театральном кружке «Молодая гвардия» целых восемь лет, оказавшись самым младшим из последних учеников Натальи Иосифовны Сухостав. Юра работал и директором Саратовской филармонии, и заместителем министра культуры, и директором Театра имени Слонова, пока я не пригласил его в Москву.

На мой взгляд, вне доверия человеческого не может быть доверия профессионального. Ведь управление кадрами – это не шахматная игра. Для меня это прежде всего определение, любит ли человек предмет, которым ему предстоит заниматься. Короче говоря, все те кадровые назначения, которые были сделаны мною когда бы то ни было, далеко не случайны. Скорее, это логическое завершение длительного и взвешенного селекционного отбора.

Дорогу ренессансу!

Вторым моим условием прихода в Художественный театр было выделение денег на ремонт, ибо я понимал, глядя на загаженные гримерные и видя плачевное состояние прочих помещений театра, что мне прежде всего предстоит расчистка авгиевых конюшен. Однако денежные обещания выполнены не были, и мне пришлось искать средства самому. Хочу заметить, что никаких особых финансовых бонусов сам я не имел. Вообще, все тогда было очень… разнообразно. Потому что внутри театра мое назначение не было встречено с пониманием.

И тем не менее. Нужно было двигаться вперед, и на весьма большой скорости, так как в театре наличествовали все признаки кризиса и упадка. Я стал, как это принято выражаться, кризисным менеджером, взявшим на себя ответственность за все сразу и готовым действовать, вытаскивая театр из экстремального положения. А ведь вообще-то я не планщик. Пушкин называл декабристов «планщики». Так вот я не планщик, поэтому такая вроде бы звучащая несколько кокетливо формулировка – «кризисный менеджер» – на самом деле в моем случае правильная. Довольно часто я произносил тогда фразу: «Я по ведомству Шойгу», настолько «чрезвычайной» была тогда ситуация в театре.

Шаг в июне 2000 года был сделан мною по причине безденежья: понимая, что никаких, пусть даже обещанных, но не запланированных поступлений (а заявки на материальные субвенции планируются, корректируются и утверждаются только в конце календарного года) не предполагается, я обратился к одному из своих знакомых[3], и он подарил театру пятьсот тысяч долларов. Вот на эти деньги и привели в порядок помещение Московского Художественного театра. Делалось это довольно квалифицированно – так, что до сегодняшнего дня в театре чувствуется то, что было сделано десятилетие назад.

Неузнаваемо изменилось пространство, в котором пребывают актеры перед спектаклем и после него. На двух актеров теперь приходится по одному туалету и по одной душевой кабине. В каждой гримерной появилась кушетка, всегда снабженная чистым бельем. За кулисами воцарилась совершенно иная обстановка. Условно говоря, от уровня цивилизованности Республики Кот-д'Ивуар мы уверенно перешли на уровень цивилизованности, скажем, Венгерской Народной Республики. Но дело заключалось даже не только и не столько в этом. Это был акт утверждения самоуважения актера и, безусловно, уважения к его труду на благо святого искусства. Все это было сделано для того, чтобы помочь человеку, находящемуся в чистой, комфортной гримерной, не только любить искусство в себе, но и отчасти даже себя в искусстве. Короче говоря, с моей стороны это была серьезная акция, довольно резко поломавшая представления «местного населения», что в театре нет надзирающего ока или хозяина.

Все дело в том, с чем ты приходишь. Я начал с того, что твердо регламентировал свои полномочия и разъяснил людям новые правила так, чтобы они стали понятны всем. На сборе труппы в начале сезона 2000/01 мной были озвучены ближайшие планы: принести в театр денег, чтобы прежде всего накормить людей, собрать достойную имени театра труппу и выстроить новый репертуар. Я был честен, потому что ничего не обещал. Кроме возврата театру его рабочего состояния, успешности выпускаемой продукции и повышения жизненного уровня за счет собираемого зрителя.

Практически сразу я ввел практику повышения зарплаты за счет зарабатываемых средств. Мое внутреннее убеждение таково, что люди не должны чувствовать себя униженными. Я видел, как много ошибок в этом отношении делают мои коллеги в Москве, прикрываясь распространенным лозунгом «Все делается в интересах дела». Дело не всегда может оправдывать бедственное жизненное положение актеров. От этого они хуже играют на сцене.

А деньги для дела добывать приходилось мне.

Добывать деньги… Это мне всегда удавалось без особого труда. Тем более что люди, которые их давали, точно знали, что я эти деньги не ворую, не забираю себе. Это решалось своим чередом в непростых ситуациях, при болезнях… Лекарства, лечение, льготы в решении жилищных проблем. Трудно не оценить твердое мужское слово Юрия Михайловича Лужкова, который неоднократно и последовательно помогал мне во всем этом. Хотя