Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

Глава 12

Сны и воспоминания о смерти Андрея

9 марта 2015 года

Сегодня ночью, как почти каждую ночь, снится, мелькает или кусок нашей жизни, или какое-то место, где мы были вместе, – приходит ко мне Андрей, и я начинаю вспоминать. Например…

Знаете ли вы, что значит – «умер на моих руках?». Не фигурально, не как привычно говорят, если человек был рядом, вы сидели в больнице. Нет-нет! В самом прямом, буквальном смысле – когда умер только что обнявший тебя человек, прильнувший к тебе, прижавшийся всем телом. И ты гладила его, старалась унять его боль, заговорить, а он тебе отвечал сквозь немыслимую боль. И все шло, как было вчера, как будет, ты думаешь, и завтра. И вдруг что-то останавливается в этом легком перетекании из одного движения в другое, и у тебя под руками застывает человек. Но ты в это не веришь, ты не можешь представить, что вот так бывает смерть живого человека – у тебя в руках. Ни объяснить, ни передать это абсолютно невозможно.

Я вспоминаю, как кричу Лене: «Скорее вызывай реанимацию! Андрею плохо!» Я не могу поверить в то, что с этой минуты его больше нет на земле, не понимаю, что этот миг отделяет мою жизнь от него и что его уже никогда не будет здесь, рядом. Поэтому я опять кричу, мы вызываем «скорую», реанимацию, он продолжает у меня в руках быть теплым. Больше всего, помню, меня обнадеживало, что он так долго не остывал. Он был абсолютно теплый, живой, с полуоткрытыми губами, не договоривший стихотворение.

И потом, когда приезжает реанимация, он еще чуть-чуть теплый, и они начинают… Это длится полчаса, сорок минут, не помню сколько. Но они подходят ко мне, гладят меня по плечам, по голове и говорят, что ничего сделать нельзя. «Ну как же нельзя?! Ну как же нельзя?! Этого быть не может. Этого быть не может!» Я еще много часов не могла в сознание уложить, что уже ничего больше не будет, ничего сделать нельзя.

Потом в течение двух или трех дней меня бесконечно мучило, что, может, я не так сделала, может, что-то не дала, что виновата, потому что он был только что живой, и он был у меня на руках, поэтому именно я должна была что-то сделать, чего я не сделала. И когда меня спросили, согласна ли я на вскрытие, я сказала: «Обязательно». Даже удивлялись все. А мне надо было понять – отчего он умер, отчего это случилось так мгновенно, так неподготовленно, когда его сознание полностью работало, – в чем здесь было дело? Через пару дней пришел ответ: у него была остановка всего организма. Сначала один орган отказывал, потом второй, пока он болел и его лечили, оперировали – и вдруг произошла одновременная остановка: коллапс пищеварения, дыхания, работы сердца.

Я вспоминаю сейчас этот день 1 июня – теплый, ласковый, приветливый день, когда все цвело кругом. Мы пересели в кресло, и он, облокотившись и обвив мою шею руками, держался, а я потихонечку массировала его спину, его ноги.

Ну вот и все, это я вспомнила тот момент, абсолютно невозможный для пересказа, для переживания, когда у тебя не на руках, а в руках – в руках – каменеет и остывает тело единственного любимого тобой человека, с которым ты прожила 46 лет своей жизни.

Я много раз говорила, что я верующий человек, но не религиозный. То есть во что-то верю, в какое-то предсказание, предназначение, в судьбу, в то, что иногда глубокое какое-то прозрение или интуиция подсказывает мне сделать так, а не иначе. В нечто, которое вмешивается в мою жизнь и помогает мне…

Вот и здесь то же – если б я была религиозная верующая, я бы утешала себя тем, что он ушел в другой мир, что ему там уготовано место в раю, что он все видит, все знает, смотрит на нас. Но я в это не верю, знаю, что его нет, он ушел, его тело истлеет в могиле, и я не дам его сжигать, как он не дал сжигать мать. Что будет эта могила рядом с его родителями, что я буду на нее ходить. Ходить туда будут ритуально, по каким-то датам – все меньше людей. Пока я жива, конечно, будут…

Глубокое потрясение, когда я осознала, что его больше не будет. Что никогда он, никогда, никогда, никогда – как у него в стихотворении про Эрнста Неизвестного, – никогда не будет рядом, никогда не прочитает стихи, никогда не позовет, чтобы ему что-то рассказать, быть с ним неотлучно. И никогда он не прочитает живьем написанное – тихо, шепотом, не будет угасающим голосом пытаться прошептать свои стихи.

Леонид тогда увез меня в Италию, потому что одиннадцать дней я не могла заснуть, были галлюцинации, я не расставалась с Андреем…

Я не сильного здоровья человек, но именно потому, что у меня уже в очень раннем возрасте была язва и я была ограничена в еде и вообще в способе гулять с друзьями и так далее, может быть, поэтому мне прибавилось лет, потому что вот эта вот здоровая еда, так называемая, она была вынужденной уже с очень раннего возраста.

Но здесь я не ела, не пила, ничего не хотела, и Леонид меня заставил диктовать, отвечать на его вопросы и диктовать ему все, что он спрашивал, тем самым пытаясь меня переключить в профессию. И я начала понемножку спать, потом я стала там плавать, и на какое-то время такое шоковое состояние ушло, хотя потом еще оно длилось долго. А вот сейчас я восстановила сам момент, чудовищный момент, который одному человеку на миллионы доведется пережить, а может быть, никогда никому. Это что у тебя на руках умирает не великий поэт, не просто кумир миллионов, а человек, которого такое количество людей любило и очень немногие ненавидели за его попытку защититься только, когда не понимали или ругали публично его стихи или унижали его такое поведение своевольное, идущего через интересы других, но никогда не переходившего черту порядочности, кстати, никогда.

Глава 13

Едем на кладбище

Тарковский

3 мая 2016 года

Едем на праздничные выходные к Андрею на кладбище, чтобы положить цветы. Не была там две недели, пока болела тяжелым воспалением легких. Сегодня выбралась и назначила встречу Борису Мессереру на кладбище, чтобы навестить и