Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

составлению Свода законов, автор трудов по уголовному праву и декан юридического факультета, 22 ноября 1872 года жаловался на судебного пристава Добровольского за то, что тот вовремя не выселил жильцов из его дома. В своем рапорте в ответ на эту жалобу пристав сообщал, что Баршев требовал к себе особого отношения и угрожал, что «будет жаловаться на меня Министру юстиции и публиковать в газетах о неисполнении мной решения суда»[990].

Опираясь на старые и новые представления об особом статусе юридического знания, молодые юристы стали видеть себя как самостоятельную и автономную от администрации корпорацию, обладавшую полезным обществу влиянием. Опираясь на местные силы и интересы, юристы видели свою задачу в том, чтобы обеспечить справедливое судопроизводство с участием присяжных и общественный порядок. Эти новые претензии юристов на общественную значимость, опиравшиеся на заинтересованность общества в справедливом суде, стали проявляться уже в выпускных диссертациях будущих юристов. А затем, когда в 1866 году суд присяжных начал свою деятельность и появилась судебная практика, студенты сделали ее объектом своего изучения.

Спор о вопросах присяжным и угроза «народного суда»

Самые яркие диссертации были посвящены актуальной проблеме обновленного российского правосудия – как именно должны формулироваться вопросы присяжным[991]. За обсуждением этой практической проблемы скрывался новый виток спора о соотношении власти профессиональных судей и присяжных. Нерв этой дискуссии обнаружился с самого начала обсуждения перспектив суда присяжных в России, когда Аксакову чуть было не пришлось стреляться из-за спора о будущем суде присяжных, как мы помним из шестой главы. Диссертации выпускников юридического факультета Санкт-Петербургского университета о постановке вопросов присяжным исследовали практическое применение судебной власти присяжных: ведь в том, как суд формулировал вопросы присяжным, было заложено понимание сути их участия в правосудии.

Здесь нужно пояснить законодательную базу, регулирующую участие присяжных в судебном процессе, – Устав уголовного судопроизводства 1864 года. На него ссылались все, кто обращался к этому вопросу. В Уставе отчетливо видно стремление закрепить гарантии полноценного участия присяжных наравне с профессиональными судьями в судебном процессе. Прежде всего, законодатель предписывал председателю следить за тем, чтобы присяжные «воспользовались всеми средствами для обстоятельного рассмотрения дела» (ст. 614 Устава)[992]. Поэтому в Уставе подчеркивалось, что они «имеют равное с судьями право» осматривать следы преступления, поличное, все вещественные доказательства и задавать свои вопросы допрашиваемым – правда, через председателя[993]. Кроме того, были предусмотрены права присяжных на суде: задавать вопросы подсудимым[994] и свидетелям[995]; требовать оглашения в заседании протоколов следственных действий[996]; заявлять о необходимости назначения освидетельствований и экспертиз[997]. Председателю вменялось в обязанность по требованию присяжных «давать надлежащие объяснения в простых и понятных для них словах»[998].

Разработчиков судебной реформы действительно очень беспокоила способность присяжных справиться со своими задачами. Поэтому они пытались обеспечить полноценное участие присяжных в судебном процессе с помощью судей, которым вменялось в обязанность помогать присяжным.

Примечательно, что все руководства для присяжных подчеркивали право присяжных требовать у всех участников судебного процесса пояснений. Даже самое первое крайне лапидарное руководство для присяжных, в котором каждый параграф был представлен с отсылкой на статью закона, допустило единственное исключение – параграф без прямого указания источника в законе:

присяжные заседатели могут во всяком положении дела просить председателя суда разъяснить им: содержание прочитанных на суде документов, признаки, коими определяется в законе преступление, приписываемое подсудимому, и вообще все для них непонятное[999].

Желание укрепить в присяжных уверенность в их праве спрашивать юристов о непонятном заставила составителей указанного руководства отойти от привязки к статьям закона и подчеркнуть от себя право присяжных «требовать разъяснений». На практике это право отражало неуверенность законодателя в том, что присяжные способны судить на равных с юристами. Сомнения эти проявились в полном объеме в юридической дискуссии о том, должны ли присяжные судить о вопросах факта или права. Что имелось в виду? Чтобы присяжные могли признать подсудимого виновным или невиновным в известном преступлении, судебное следствие должно последовательно решить две задачи. Во-первых, установить факт совершения преступления подсудимым (решение о факте), а во-вторых, «подвести все фактические доказательства под законные признаки этого преступления» (решение о праве)[1000].

Остановимся на этой дискуссии чуть подробнее, потому что она показывает суть спора о власти присяжных. Участники обсуждения исходили из того, что в России был принят французский подход. Он предполагал, что не обремененные юридическими познаниями присяжные не могут судить о юридической стороне, но дают общую оценку, соглашаясь или не соглашаясь по своей совести с тем, что виновность доказана и предлагаемый «коронными судьями» приговор справедлив[1001].

Основной авторитет в вопросах о суде присяжных в России, участник разработки Судебной реформы Александр Николаевич Буцковский настаивал, что «нет ни одной страны, где большинство населения было бы настолько развито в своих юридических понятиях». Такое «натянутое преувеличение задачи присяжных» исходит от врагов этого института – «ученых писателей», которые «никак не могут переварить предпочтения, оказываемого общественным мнением суду присяжных пред судом, составленным исключительно из чиновников юристов». Задняя мысль таких ученых – протест против общественного мнения, ратующего в пользу присяжных, и попытка показать «несостоятельность этого учреждения» как «народного суда».

Высказываясь в этом ключе, Буцковский тем самым стремился показать, что никакой угрозы «народного суда» не существует, ведь за юридическую сторону судебного процесса отвечают коронные юристы. При этом государство, действительно, по ряду причин наделило присяжных правом деятельно участвовать и в юридической стороне дела. Мы отчетливо видели эту тенденцию, когда рассматривали законодательно утвержденные права присяжных на суде. Почему же, если присяжные не судили о праве, законодатель стремился гарантировать им возможность деятельно участвовать в судебном следствии?

Буцковский прямо писал, что российский законодатель «преувеличивал власть присяжных в ущерб власти судей». По его мнению, это связано с долгой традицией недоверия к судьям, которая нашла отражение в строгой иерархии формальных доказательств для каждого вида преступлений в российских уголовных законах по уложению 1845 года[1002].

Присяжным хоть и непросто разобраться с квалификацией преступлений, но они должны решать по внутреннему убеждению. Оно же «сознается более по голосу совести, чем по юридическим соображениям, которым поэтому законодатель и не придает обязательной силы». Таким образом, сила совести ставилась выше «юридических соображений».

В такой ситуации именно на судей возлагалась ответственность правильно сформулировать вопросы присяжным, чтобы не ввести их в заблуждение относительно свойств преступления или степени виновности подсудимого.

Изложенные взгляды Буцковского стали основополагающими для рассуждений всех студентов, кто писал о суде присяжных во