Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

Появилось анонимное письмо – пасквиль на Протопопова, содержание которого стало известно всем в департаменте. Сиверс объявил, что не придает этому письму значения, но помощником столоначальника был объявлен молодой человек, граф Комаровский. Со словами «за графа Комаровского» Протопопов ударил по лицу вице-директора департамента Коскуля.

После изложения сути преступления в заметке указывалось, что «о личности Протопопова как частного человека» по «единогласному отзыву всех знавших его людей» известно, что он был человек кроткий, честный и трудолюбивый. Своими трудами он содержал мать и двух сестер, одна из которых была «полоумной». Отвечая на вопрос председателя суда, Протопопов говорил, что виновным себя не признает, потому что действовал в болезненном припадке и не помнит, как совершил преступление.

Затем были представлены показания свидетелей. Граф Коскуль, лицо которого пострадало в прямом и переносном смысле, ожидаемо не явился на процесс, объявив о своем отсутствии в столице. Поэтому следствию были зачитаны его показания о нападении коллежского секретаря Протопопова. Потом высказались пришедшие в суд свидетели – сослуживцы подсудимого. Их показания были противоречивы. Чиновник Мякишев объявил, что вообще ничего не помнит, потому что у него потемнело в глазах, а когда он очнулся, Протопопова уже вывели. Унтер-офицер Катышев, который вывел Протопопова, показал, что не заметил у него болезненного припадка, равно как и секретарь департамента Моравин. Последний также сообщил слова Протопопова о том, что он побил вице-директора и «таких подлецов следует бить». Чиновник Челноков тоже слышал, как Протопопов, будучи в волнении, объявил всем в передней, что побил вице-директора. А столоначальник Коренев признавал, что Протопопов был расстроен назначением Комаровского.

Против пяти чиновников, не свидетельствовавших о болезненном припадке, два чиновника давали показания в пользу умоисступления. Чиновник Морев обращал внимание на странность в поведении Протопопова в тот день, а также на крик вице-директора «возьмите, возьмите его, он с ума сошел». Начальник отделения Керстен подтверждал, что после происшествия Протопопов был в ненормальном состоянии. К двум сослуживцам присоединялись свидетели: сестра подсудимого и друзья семьи. В итоге получалось пять свидетелей в пользу умоисступления и пять – против.

Затем были заслушаны врачи-эксперты (тоже пять), и их мнения также разделились. Доктор Лозинский, который был вызван в департамент сразу после происшествия, свидетельствовал, что Протопопов был в нормальном состоянии. Доктор Шульце говорил, что на основе показаний свидетелей на процессе нельзя сделать заключение о том, что подсудимый был в нормальном состоянии во время преступления. Прокурор просил Шульце разъяснить, может ли человек в припадке умоисступления иметь понятие о противозаконности своего поступка. Ответы доктора никак не помогли обвинению, потому что он утверждал, что, начиная от насморка, все острые и хронические болезни могут сопровождаться припадками умоисступления; но вопрос о том, доказано ли, что подсудимый был в таком припадке, – это вопрос юридический, который не может разрешить врач. Следующий эксперт, тоже с иностранной фамилией, сомневался, что припадок Протопопова доказан. Последним, пятым выступал доктор с говорящей фамилией Чехов – эксперт, приглашенный защитником. «Всемирный труд» отмечал, что заключение именно этого доктора оказало большое влияние на приговор, и поэтому пересказывал его очень подробно. В представлении Чехова Протопопов выглядел однозначно больным человеком. Мать его была «истерическая женщина и в последние годы страдала расстройством умственных способностей», старшая сестра родилась глухой и полоумной. С пятнадцати лет Протопопов усердно трудился в канцелярии, а в последние десять лет начал страдать физическими недугами, которые оказывали влияние на его умственное и нервное состояние. С первых чисел июня подсудимый, очевидно, страдал нервным расстройством и поэтому так бурно отреагировал на анонимное письмо.

Доктор Чехов перечислял специфические признаки расстройства в момент совершения преступления. Он обращал внимание на то, что Протопопова вырвало желчью, и утверждал, что «желчь есть признак всех болезней при мозговом расстройстве». Физические характеристики Протопопова тоже поддерживали диагноз об умственном расстройстве: сердце было расширено в правой половине, а печень увеличена, что «отрицательно влияет на состояние крови к мозгу». Вердикт эксперта был однозначным: Протопопов совершил преступление в припадке меланхолии, приведшей к умоисступлению.

В целом суть спора обвинения и защиты журнал суммировал так. Прокурор настаивал на том, что подсудимый в полном сознании совершил серьезное преступление и должен быть строго наказан. Протопопов и его защитник «пледировали умоисступление и доказывали невозможность сознательного преступления всей предыдущей жизнью и личностью Протопопова» (курсив мой. – Т. Б.). Использование иностранного слова «пледировать» как будто придавало больше весомости аргументам защиты, против которых прокурор имел очень серьезные возражения. Он изобличал фабрикацию умоисступления, опираясь не только на показания очевидцев-чиновников, которые свидетельствовали, что подсудимый вел себя нормально и испытывал удовлетворение от того, что побил начальника. Прокурор обращал внимание на то, что сама мысль объявить свой поступок результатом болезненного состояния пришла Протопопову спустя четыре месяца после совершения преступления, когда он стал готовиться к защите. Закон требовал, чтобы припадки болезни, уничтожающие вменяемость, были точно доказаны. Но свидетели говорили только о взволнованном состоянии, которое не является умоисступлением. Большинство экспертов, за исключением доктора Чехова, призванного защитой, не считали умоисступление доказанным. Поэтому прокурор полагал, что Протопопов был в полном сознании, когда совершил преступление.

В заключение своей речи он подчеркивал, что обида Протопопова на несправедливое к нему отношение начальства не может являться смягчающим вину обстоятельством. Суд должен наказать его за то, что для восстановления своей чести обвиняемый избрал незаконный путь. Вместо того чтобы обратиться к вышестоящему начальству или выйти в отставку, он выбрал применение физической силы. Возможность применения насилия в служебных отношениях подрывала гражданский порядок, так как «ни один начальник не в состоянии был бы отправлять своих обязанностей, если бы он не был огражден законами и судом от подобных посягательств». В противном случае начальству приходилось бы исполнять свои обязанности «с револьвером в руках». Такое возможно только в диком состоянии, и поэтому преступление Протопопова несовместимо с цивилизованной гражданской жизнью, которую призван охранять закон и суд.

Защитник Хартулари доказывал, что несправедливость привела к тому, что нравственные силы Протопопова не выдержали и он впал в меланхолию. Заостряя степень нравственных страданий подсудимого, адвокат утверждал, что если бы Протопопов был вооружен, то «по всей вероятности граф Коскуль пал бы невинной жертвой умственного расстройства» подчиненного. Тем самым он указывал на то, что история, по сути, закончилась хорошо, если учесть, какой еще урон мог произвести обезумевший коллежский секретарь.

В качестве доказательств помешательства своего подзащитного адвокат приводил не только результат экспертизы доктора Чехова. Он дополнял ее доказательствами нерационального поведения Протопопова. Тот был настолько не в себе, что не «сообразил», какие ужасные последствия могли ожидать его семью после нападения на начальника.