Побег - Олег Викторович Давыдов

Но я поясню на примере: Бенедиктов, который делал на меня какую–то ставку, вдруг предлагает мне умереть. Что за чушь? — ни с того, ни с сего… И заметьте, я ведь у него полностью в руках, он может разделаться со мной в два счета. Так возникает вопрос: а не есть ли это его дурацкое предположение, просто ход в нашей игре? — он хочет повлиять на меня так, чтобы я, испугавшись, задергавшись, запутавшись, сделал незаметно для себя то, что как раз от меня ему, Бенедиктову, надо. Сделал то, чего он не сумел добиться другим путем, сделал то, к чему он меня всегда подстрекал, но от чего я отказывался, — не самоубийство, конечно, а что–то другое, чего я так до сих пор и не знаю. (Ведь он же чего–то хотел! Да и хочет)… Почему бы, читатель, и нет? — все возможно. И вот теперь я совершенно запутан. Покончить самоубийством — приказ Бенедиктова. Не покончить — опять же навеяно им… Что мне делать?

Нахожу один выход — не знаю, уж как он покажется вам? — этот выход такой: ведь все мы общаемся, и конечно же, все друг на друга влияем. И я повлиял на Фал Палыча (это мы с вами уже отмечали). Так вот же: не выходит ли, что влияние Бенедиктова на меня и постановка меня в это безвыходное положение — есть всего лишь мое собственное, но опосредованное Бенедиктовым, влияние на самого же себя? О, я вновь на коне, я вновь у кормила, я снова владею собой, и теперь, как бы я ни поступил — вопреки его (своей) воле или, напротив, по ней, — я поступлю самостоятельно, то есть достойно, то есть поступлю как раз я, а не кто–то другой за меня. Вот что такое общение! — управление собой, своей куклой, через других.

А чтобы все это как следует уточнить и выяснить, я решил собрать побольше всяческих сведений. В этом бы мне пригодился мой звездный поклонник, но он почему–то молчит, наверное боится. Кто мне поможет? — конечно, Марина Стефанна, ибо все же на ней завязано многое в этой истории. Ведь она весьма и весьма коротка с Фалушей… Так я подумал, такой вывод сделал и решил назавтра пойти к ней домой. Посмотрим, читатель, посмотрим…

Глава 8

 Счастливые Возможности Качелей

Тут мне придется в двух словах объяснить дорогому читателю, почему я надеялся что–то выяснить о Фале Бенедиктове именно у Марины Щекотихиной. Во–первых, обстоятельства нашей встречи в Крыму — помните? — я уплыл тогда от него и в море встретил богиню, которую тут же и утопил… Но перед тем я ей все–таки задал вопрос: «Как вы сюда попали?» «Я здесь с одним моим старым знакомым», — ответила она. И вот теперь, когда я уже очень многое знал — когда я узнал, что она чудесным каким–то там образом выплыла, что она оставила секту тарелочников, что она же мать Лики, а Лика вовсе не дочь своего отца, — узнал, наконец, об интимных сношениях этой мадам Щекотихиной с ныне моим смертельным врагом Бенедиктовым (он открывает ее дверь своим ключом, а она его просто и ласково кличет Фалушей), — повторяю, когда я все это узнал, я решил, что тот ее пресловутый «старый знакомый» отнюдь не майор Ковалев, потерявший свой нос, — как я прежде то думал, — но вот как раз этот Фал Бенедиктов. И даже, читатель, я на миг заподозрил, что он–то и есть отец Лики, — экстравагантная мысль! — заподозрил на миг и тут же отбросил эту бредовую чушь.

Итак, я надеялся выяснить кое–что о Фал Палыче у Марины Стефанны. Причем, замечу, что наутро я уже считал все события вчерашнего дня — начиная с колдовства Софьи и кончая поездкой в музыкальном таксомоторе — просто привидевшимися мне, чем–то таким, что должно остаться без последствий, считал это бредом, а интересовали меня главным образом вещи совершенно обыденные: беременность Щекотихиной, ее отношения с Бенедиктовым, настоящий отец Лики и так далее.

Нежные читательницы могут подумать: что за нездоровое любопытство такое? — тащиться к женщине, чтобы вынюхивать, от кого она родила свою дочь. Действительно, нехорошо получается, но, дорогая моя, — когда, скажем, ученый изо всех сил старается проникнуть в какую–нибудь тайну материи, вы ведь не осуждаете его за это, не правда ли? Вот и я стараюсь вникнуть в тайну Ликиной матери и не вижу в этом ничего дурного.

И еще одно мимоходом: вы заметили, что с тех самых пор, как открылся марлинский грешок нашей Лики, Теофиль не подает голоса?

* * *

Марины Стефанны не оказалось дома. Я открыл дверь ногтем и, отмахиваясь от попугая, вошел в комнаты. Огляделся: все здесь было по–прежнему — тот же беспорядок, та же шашка над ложем любви, только вот еще рядом с шашкой на стенке висел гипсовый член Давида — изящная вещь! От Смирнова? — но у Смирнова я помню лишь нос… Что ж, ладно — воспользуемся отсутствием хозяйки, осмотрим подробней жилище (капище) Венеры Московской.

Я открыл шкафчик и увидал пачку фотографий. Люблю семейные альбомы — какие подчас забавные вещи скрываются за их толстыми обложками, и как много может дать внимательному человеку разглядывание самых, казалось бы, безобидных сценок и лиц.

У всякого физиогномиста своя система. Я, например, обычно опираюсь в своем суждении на губы, носогубные складки, нос и глаза; но по–настоящему важно совсем другое: общее впечатление от лица человека — то, что я об этом человеке думаю, когда смотрю на него, и что он думает о своих чертах, когда на него смотрят (ведь человек особенно четко показывает то, что хочет скрыть, как раз когда на него смотрят). Поэтому можно доверять фотографиям в суждении о человеке, и поэтому же как раз не имеют особого смысла подробные описания внешнего вида людей в разных книгах — вы ведь все равно этих героев никогда не видите целиком (и не знаете, что они о себе думают), а по отдельным чертам можно составить себе только превратное представление.

Среди этой пачки фотографий я нашел одну: Марина Стефанна в подвенечном платье — ослепительная красавица! — и ее муж, «Ликин отец», в черном костюме — мужчина тоже хоть куда: черноглазый брюнет с тонкими усиками и хризантемой в петлице — этакий живчик. Просто прекрасная парочка.

И еще одно