Побег - Олег Викторович Давыдов

я кричал, она уже сделала те три шага, которые отделяли дверь от кровати, и стояла рядом с раскачивающейся змеей. — Осторожно: смотри, — прошептал я, но в тот же момент и змей зашипел, развернувшись уже к Щекотихиной…

— Что такое? — спросила Марина, наклоняя голову и приседая, слегка раздвинув колени (так делают реверанс!). Что такое? Что?..

В этот миг черный гад, отклонившись с шипом назад, напружинился весь и вдруг клюнул ее в самую… Впрочем, как это объяснить? Реверанс перед змеем, несомненно, спас богиню от смертельного укуса. Кобра стукнула в самую… В общем, когда Марина присела, вафельная ткань натянулась между животом и коленями, так что место, куда метил проклятый змей, оказалось неуязвимым — он куснул материю, так и не добравшись до сути.

— Вы что?! — сказала Марина Стефанна.

— Это не я…

— Что? — И она снова взглянула на коврик, с которого уже опять готовая к удару смотрела черная змея. Опять реверанс, и опять одновременно с этим змей сделал бросок — говорят он длится четверть секунды! — куснул и опять отскочил.

— Отойдите, вам говорят! — крикнул я, но, не слушая меня, богиня снова присела, и снова ее прямо в … клюнула ненасытная черная кобра.

Мне показалось даже, что Марина Стефанна уже догадалась, кто с ней играет и весьма–таки благосклонно взирает на смертельную эту игру. Кто бы на моем месте не возмутился?! Я выхватил зазубренную шашку, висевшую над кроватью, и, размахнувшись, одним ударом снес гаду его раздутую голову. Тут же нащупал выключатель и при электрическом свете увидал бьющиеся свивающиеся кольца, отдельно черную голову с разинутой пастью, полной ядовитых зубов, и стоящую на коленях над издыхающим, но еще твердым телом безутешную Щекотихину.

Вся фигура ее изображала трагический пафос: одной рукой она прикрывала глаза, другой — открытый онемевший рот, рассыпающиеся волосы падали с запрокинутой головы, полновесные белые груди резко выделялись на фоне загара, вафельное полотенце с темными потеками яда на уровне лобкового сращения сбилось на сторону.

— Что сделал ты? — причитала она, — что же ты сделал?

А как вы думаете, что я такое сделал, читатель? — ничего особенного. То есть, «ничего особенного» — это глупость. Размахнувшись дедовской шашкой, я чувствовал себя древним героем избавителем, а тут… вот те на!..

И вдруг — представьте себе! — пресловутая шашка оказалась в руках Щекотихиной. Я все еще сидел на кровати, когда это произошло, был наг и совершенно не подготовлен к поединку со взбесившейся амазонкой… Не хотелось бы писать о таких вещах, но ведь из песни слова не выкинешь: увернувшись от первого удара, я бросился бежать!..

Я бегал по комнате, увертываясь от ударов Марины Стефанны, валяя кадки с цветами и мебель, но ничего не мог сделать: дедовское оружие настигало меня и под столом, и на кровати, и на шкафу (да, читатель, — признаюсь! — я забрался даже на шкаф).

Дурное это дело — бороться со взбесившейся женщиной, проигрышное дело! Щекотихина, несмотря на свой возраст, оказалась очень сильна, к тому же хорошо владела оружием, к тому же сам дьявол в нее вселился — она нанесла мне несколько ран и, увидав кровь, совсем обезумела. Что было делать? В конце концов, схватив стул, я стал защищаться. Тоже обезумел! Выбив у нее из рук шашку, ударил разочек–другой подвернувшимся под руку членом Давида, навалился и начал душить…

Глава 9

 Мат

— Ебть, больно и приятно вместе — как будто нож целебный отсек мне страдавший член… — говорил в трубке голос.

…Это мне позвонил Бенедиктов, едва только я возвратился от умиротворенной Марины.

— Где ты ходишь! — был его первый вопрос. Но, впрочем, на этот раз он был скорее даже приветлив и весел, хоть и не оставил своей навязчивой идеи принудить меня покончить с собой. В частности, вот этой вот испорченной цитатой, с которой началась у меня глава, он хотел сказать, что ему было бы «и больно и приятно вместе» узнать о моей смерти.

— Я решил лишить тебя всякого удовольствия, друг Сальери, — ответил я, легко впадая, после пережитого у богини потрясения, в его шутливый тон.

— И надолго?

— Надолго, навсегда… или, по крайней мере, до тех пор, пока сам не сочту нужным сделать тебе больно.

— Плохо, дорогой, придется за тебя взяться…

— Конечно! — вскричал я, — заходи: поговорим о судьбе, сыграем партию в шахматы… а?

Читатель может подумать, что я строил хорошую мину при плохой игре. Это не совсем так. Дело в том, что, когда я взял трубку, сердце мое екнуло: ко мне неожиданно присоединился Теофиль, и его присутствие в тот момент окрылило меня. Некоторые фразы в нашем дальнейшем диалоге с Бенедиктовым принадлежат моему звездному поклоннику. Так например, когда, после удивленного молчания, Фал Палыч сказал неуверенно: «Может, лучше в кости?» — я неожиданно для себя ляпнул: «Мой милый, бог не играет в кости» , — и это было удачно, ибо в его следующем вопросе прозвучала недоумевающая настороженность и даже испуг:

— Это кто же это бог, по–твоему?

— Ну, конечно, не ты. Тебе б малость надо подучиться, Бенедиктов, а–то кроме законов ничего не знаешь, да и то — только всё вероятностные законы, законы распределения, а бог не играет в кости.

— Что–то я тебя не пойму, ты…

— А что здесь понимать? — давай сыграем, поставим на кон жизнь.

— Чью жизнь?

— Твою естественно…

Конечно, я блефовал! В шахматы я не играл с детства и сейчас едва знал, как переставлять фигуры, но рядом был Теофиль, и я крепко надеялся на него (раз уж он решился выступить на моей стороне).

* * *

Вы наверное помните анекдот про внутренний голос? — припертый к стенке ковбой Джо думает: это конец. «Нет, еще не конец, — говорит ему внутренний голос, — плюнь главарю в морду». Джо плюет. «А вот это уже действительно конец».

Вот и с этим моим поклонником сложно. Вы заметили, что он, когда хочет, тогда и является; что хочет, то и делает, и даже после того, как я его, ну казалось бы, совсем приручил, у меня нет никаких гарантий, что он будет вести себя как следует.

Глядя вместе с вами на все со стороны, я вижу какую–то как бы приклеенность его к происходящим событиям — то, чего я так