Побег - Олег Викторович Давыдов

— Ага! — Он хитро посмотрел на меня и плюнул своим ядом на доску: слон на с4.

Я выставил своего слона напротив его — с5.

— Давно я не брал… а так? — спросил вдруг Бенедиктов, ставя пешку с2 на с3.

Я ответил конем на f6.

— d4, пешка, — пошел Фалуша (он совал свою пешку мне под удар).

— Думаешь, я совсем не умею играть? — ишь поймал! — возразил я, сразив эту пешку своей… и на диване материализовался труп Сверчка.

Бенедиктов оскалился, расхохотался, подмигнул — знай, мол, наших! — и атаковал коня (е4—е5), — напал на меня, а я, с ужасом глядя на лежащего враскорячку Сверчка, только ловил редкий воздух да хлопал глазами. — Ходи! — Я взглянул на доску, увидал, что коню моему угрожает опасность и увел его на е4. Это была ошибка: надо было атаковать его офицера, двинув пешку d7 на d5… Я понял это, но было уже поздно: за свой зевок, за ужас пред мертвым Сверчком, я вынужден был теперь менять коня на его пешки — слон Фал Палыча вклинился между моих коней (с4—d5), раздался скрежет, какие–то стоны, из черепной трещины Бенедиктова, как мыльный пузырь, выполз вдруг третий глаз и, вращаясь, уставился прямо в меня — третий глаз! — а два остальные кровожадно и хищно пожирали моего издыхавшего в прахе коня. Я не мог оторваться от этого ужаса — Фала, ставшего схожим с реликтовым ящером Галапагосских островов; древней гатерией, шипящей на меня, высовывая раздвоенный язык.

После неудачного хода я не знал уже, что предпринять: силы оставили меня… Я тупо посмотрел на доску — что тут поделаешь? — надо меняться: мой конь перепрыгнул вперед, на место слоновой пешки f2, в безумной, так сказать, своей храбрости угрожая ферзю Бенедиктова. Король, скрежеща зубами, сожрал моего коня, но я, убив его пешку с3 своей (d4), поставил этого незадачливого короля под удар офицера g5: шах!

Фал Палыч, огрызаясь и дрожа от злости, ретировался на g3, а я прибрал еще одну его пешку (b2) — это уже необходимые ходы, читатель, что–то вроде рейда обреченного десанта по тылам противника… но вот уже и последний десантник уничтожен: офицер с1 взял мою пешку b2. Я переставил оставшегося у меня коня на е7, угрожая другому его офицеру, и закурил.

Бенедиктов сидел в своем кресле, отдуваясь и обдумывая новые каверзы. Он понял, что у меня не так–то просто выиграть, да и я вдруг почувствовал готовность противостоять всем соединенным силам ада без помощи небесных пришельцев.

Пока мой противник обдумывал ход, в нашей партии наступило затишье, и я оглянулся по сторонам. Что ж я увидел, милые читатели? — моя комната была завалена окровавленными трупами: раз, два, три… шесть трупов валялись в самых живописных позах на полу, на диване, друг на друге… кто свой, кто чужой? — не понять. Вот Марлинский — я узнал его по прыщам на искореженной морде, вот усатый Серж в кавалерийских эполетах, вот несчастная Томочка Лядская… Да что ж это такое? — думал я, — люди гибнут только потому, что кому–то вздумалось сыграть партию в шахматы!? И сколько их еще будет сегодня?! И хоть неуместны такие гуманные чувства на поле битвы Ормузда и Аримана, я содрогнулся от ужаса — от того, что человеческая жизнь может зависеть от таких — показалось мне вдруг — пустяков.

— Ходи, не зевай, а–то флажок упадет, — прошипел Фал Палыч. Я взглянул на доску и возликовал: ход, который он сделал, пока я отвлекся, был до того смехотворен, до того бездарен, недальновиден и глуп, что, не сдержавшись, я улыбнулся. — Ходи–ходи, не лыбься! — заорал он.

Я выдержал паузу, прикидывая, на что он рассчитывал, передвигая коня f3 на g5? — на то, что конем е7 я возьму офицера d5? — правильно, я так и сделаю: конь съел слона, и на ручке бенедиктовского кресла повисло еще одно тело — труп, который он досадливо оттолкнул, сделав ход конем на f7, — в подражание мне угрожая ферзю, сожрав мою пешку…

Лукас ван Лейден. Игра в шахматы

Видно было, как он пережевывает человеческое мясо, выплевывая кости на доску… Я посмотрел–посмотрел да и сделал рокировку. Вот этого он не ожидал и от неожиданности подавился, закашлялся; лицо его налилось кровью и лопнуло в нескольких местах, как переспелый помидор; изо всех трех глаз заструились слезы; щеки мгновенно обросли недельной щетиной, а уши сосульками стекли вдоль шеи на плечи. Он засунул руку в глотку по локоть и вырвал оттуда застрявшую кость. — Рокировка?! — прорычал он.

Да, рокировка, читатель! — он–то рассчитывал, что я не захочу расстаться с ферзем, убью его грозного коня королем (е8–f7), и тогда он шахует меня ферзем на d5, но он просчитался.

— Рокировка, Фал Палыч, — бери королеву, не жалко…

— Ты еще пожалеешь, — отвечал Бенедиктов, жеманно, как кот, ставя коня на d8 (туда, где была моя королева), и я увидал на полу ту самую, из ночного такси, даму: она лежала в своем облегающем черном костюме — прекрасный цветок среди мерзости запустения. Мне показалось, она еще дышит, но багровое пятно у горла да высунутый распухший язык не оставляли сомнения в том, что она мертва, совершенно мертва…

Я встал.

— Играй, зараза, играй! — заорал Бенедиктов, — твой ход!..

— Собака!

— От собаки, ебть, слышу…

— Собака! — И размахнувшись, я вмазал ему по растресканной морде. Это был тринадцатый ход: слон с5 сам сместился на f2 — шах! Бенедиктов отскочил в угол h3 — что–то ведь еще соображает, скотина.

Я схватил стул и метнул ему в голову (пешка d7 перешла на d6), — бросил и не промахнулся: он упал на колени, схватившись за свой вытекающий мутною жижей третий лишний мной выбитый глаз. Что–то ринулось защищать его на е6, но — все тщетно!

Я подскочил к упавшему злобному молоху, источавшему слизь, яд и кровь, и копытом лягнул (конь d5—f4), — пнул в пах так, что он взвыл, отлетел к g4, залязгал зубами, пытаясь как–нибудь вывернуться и вцепиться мне в ногу… Мой конь захрапел, испугался, отпрыгнул, придавив собой королевскую пешку е6, и тут же сам пал, убитый копытом коня