Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

что я мог бы с ним близко сойтись, даже так, как с Эренбургом или Паустовским. И хотя он литературно знал меня — и по своему журналу, и вообще, а Валентина Александровна говорила, что в дни юбилея он особенно отметил несколько писем, в том числе и короткое мое, я и не старался с ним познакомиться ближе, хотя для этого стоило лишь съездить в Пахру и пожить у Юры дня два-три. Но не тянуло как-то по тому, что слышал о нем. # Как-то особенно ярко представляю Костю Ваншенкина, выпивающего и рассказывающего, как он выпивал с Твардовским. У него есть один такой довольно яркий рассказ. Сам Костя прекрасный собутыльник. # У Твардовского было бабье, какое-то непропеченное лицо, но иногда выразительное. #

22 дек. (…) # Лева удивлен, что на похоронах Твардовского было народа меньше, чем у Эренбурга и Паустовского. И почти никакого подъема, хотя советская литература была вся. Фальшивые речи по бумажкам, в почетном карауле недруги. Соложеницын[217] был и на кладбище, вел к могиле вдову поэта, и потом уехал с ней на машине. Кто-то видел, как он перекрестил могилу. # Потом, как я и думал, все поехали пить в ЦДЛ. # (…) # От Ц.И. записка: приехала Л.Я. Гинзбург и остановилась у Мелетинских[218]. Уже ищет меня. Будет до января. # (…) # Читаю роман Т. Вулфа. Великолепно. ##

23 дек. Мороз. Кашляю. Не выхожу. Хочется спать, но боюсь ночной бессонницы. # Дочитал Вулфа. Хорошо, а местами великолепно. Какие бы книги писал этот человек, проживи он дольше. М.б. он самый «настоящий» из всех писателей своего поколенья. # (…) # Горькие рассказы Левы о Володе[219]. Когда он напивается — а он делает это ежедневно почти, — то он начинает говорить, что его «жиды объе…ли». Он имеет в виду замужество бывшей жены Милы и ее предстоящий отъезд в Израиль[220]. Но весь их разрыв — дело его глупой головы. И когда это происходило, нового мужа Милы еще не было на горизонте. Но кто бы мог сказать, что так будет. А было время, этого Володю исключали из ГИКа <ВГИКа?> за «либерализм» и он весь вписывался в задние ряды прогрессистов. Каково это Леве? # Что там с Эммой? ##

24 дек. (…) # Сижу часа полтора у Ц.И., которой тоже лучше. Ей часто звонит В.А. Твардовская. Соложеницын приехал в ЦДЛ вместе с Кавериным, но его не пропустили. Он прошел в здание с другой стороны. Вдова Твардовского умоляла, чтобы дали слово Дементьеву[221]. Отказали, хотя он уже написал и ничего в речи такого не было. Она взяла «реванш» на Новодевичьем, не отходя там от Солженицына. Этому помешать уже никак не могли. #

26 дек. Вечером смотрим с Ц.И. передачу «У театральной афиши» по ТВ. Наша беседа за круглым столом с И. Вишневской была показана в конце (с небольшими сокращениями)[222]. В общем — прилично. С удивлением смотрел и слушал себя: мастит, самоуверен, какой-то «дворянский» прононс, почти генерал Игнатьев. (…) # [известие от матери Эммы: ] Эмме лучше, кажется ничего страшного у нее не нашли и в пятницу ее должны взять домой. #

28 дек. Сегодня в «Сов. культуре» [о 600-м спектакле «Давным-давно» в Театре Советской Армии: АКГ обижен, что его самого, автора, не удосужились предупредить заранее] #

30 дек. [АКГ в ЦДЛ] # (…) исключен Галич. Исключил его московский секретарьят[223]. (…) # (…) Если бы я не знал его лично так хорошо и близко, я возможно относился бы к нему серьезнее (…) ##

1972

1 янв. Семьдесят второй. Високосный. Посмотрим! # Почти до четырех утра у Бориса Натановича[2]. Настроение — никуда, кашляю. Но еда была вкуснейшей и настоящее французское шампанское, превосходное. И конечно индейка. Еще был старичок Вольф, потом пришли Васильевы, соседи. Мой спор с Васильевым об эмиграции. # Б.Н. начал по моему совету писать воспоминания и написал главу «Эйзенштейн в Париже». Недурно. # (…) # Калик[3] часто звонит из Тель-Авивы[4] знакомым. Он будет снимать фильм о варшавском гетто, но ждет, пока выпустят из СССР оператора А. Кольцатого[5]. Он не делал никаких антисоветских заявлений и держится в стороне от антисоветски — настроенных репатриантов. # На секретариате, исключавшем Галича (Гинзбурга), за строгий выговор проголосовали: Катаев, Арбузов, Рекемчук и Барто[6]. Подоплека дела еще неясна[7]. # В Москву вернулась из ссылки Лариса Даниэль[8]. Юлий Даниэль живет в Калуге. # (…) # Б.Н. продает свою машину, с тем чтобы купить новую. # Не могу найти свою любимую трубку, английскую — подарок Ильи Григорьевича. Мог потерять ее вместе с телефонной книжкой и м.б. на улице 3-го Интернационала[9], где я небрежно бросил свой пиджак на кресло, а не повесил. (…) Простить себе не могу — такое разгильдяйство…[10]##

2 янв. (…) # Обедал и просидел часть вечера у Ц.И. К ней заходил Б.Г. Закс, нервный, взвинченный, подавленный смертью Твардовского[11]. Говорили о разном. # Исключение Галича подготавливалось неделю. Т. е. за неделю его предупредили. Он сам сказал Марьямову, что «это все старая новосибирская история», но, вероятно, к ней что-то и добавилось. Кто-то сказал, что «досье» о нем довольно пухлое. По сведениям Л. [Левицкого?], Арбузов говорил о Галиче очень резко, но голосовал за выговор[12]. Кацева опасается расширени[я] акции: например[,] на Копелева, который оказывается, печатается в газетах ФРГ. Евгений Маркин действительно исключен в Рязани, но под соусом «аморалки», хотя на заседании говорилось о пресловутых стихах. # По рукам ходит письмо Солженицына о похоронах Твардовского. Оно коротко и написано лучше другой его «Публицистики»: нет и бога, и разных славянизмов. # (…) # Будто бы через несколько дней в парижской «Монд» будет напечатана статья Солженицына о Твардовском[13]. ##

(л. 5) [далее в дневник вставлен текст письма Солженицына, озаглавленный «К девятому дню» — машинопись, но другой печати, чем в остальном дневнике АКГ: интервалы больше, 2-я или 3-я копия, с опечатками и особенностями написания:?-жеданно-горькими тяготами … не борожден лоб; вся нечетная дюжина (?) секретариата; раздалутся голоса молодые][14] Есть много способов убить поэта. # Для Твардовского было избрано: отнять