Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

3 <января>[15]. # Кажется, все в порядке: пьеса репетируется[16] и все задержки и паузы объяснимы и естественны. Но меня не покидает состояние неуверенности. (…) Еще никогда мне так не хотелось успеха. Раньше я как-то в нем не сомневался и часто бывал чем-то увлечен и занят, когда меня репетировали. А теперь моя жизнь пуста и эта премьера и ее успех мне необходимы. # (…) # Встретил в булочной Федю Липскерова[17]. Он где-то здесь живет. Нам не о чем говорить, и мы обмениваемся дежурными вопросами. Он известный конферансье, и его сын уже тоже пописывает в юмористическом роде. Как далеко то время, когда мы дружили — более 40 лет назад… У нас в обиходе были товарищеские, насмешливые клички. Его звали «Фред», меня «Шурик». Варшавского[18] называли «Джемс» и только Коля Шумов[19] был просто «Колей». Все мы еще живы и все чего-то добились. Коля — крупный чиновник в Министерстве культуры. Яков — замредактора киножурнальчика. Федя — известный конферансье. Я …? Был еще рядом с нами Боря Толмазов[20]. Он тоже — народный артист РСФСР, главреж театра. Никакой потребности друг в друге мы не чувствуем. # Так же сошел на нет и второй круг моих друзей: Арбузов, Плучек, Шток. Ссор и драматических эпизодов не было (у меня с ними, во всяком случае). Но все выдохлось. (…) # Война — Рок нашей эпохи — прошла мимо всех. Но другой Рок захватил меня: я один из всех «сидел». Но и тут все обошлось благополучно, если не считать того, что шахматисты называют «потерей темпа». #

5 янв. (…) # Сегодня в Люблино под Москвой открылся процесс Владимира Буковского. Иностранные корреспонденты не допущены. Акад. Сахаров со своими приверженцами — тоже. (…) # Вчера пришло письмо от Эммы[21]. Товстоногов подлец, она хочет подавать заявление об уходе, я не должен был «сметь» давать Н.И. деньги[22] — словом, «моча в норме», как говорит Надежда Яковлевна[23]. Возвращение к комплексу обид — видимо косвенный признак выздоровления, хотя она и пишет, что в марте м.б. понадобится операция. # (…) # Вчера звонил Л.Я. Гинзбург. Как нарочно, говоря с ней, страшно раскашлялся. Она была у Н.Я. и говорит, что у нее «мрачно». # (…) # Донеслись какие-то слухи о Демине[24]. Он зарабатывает около 3 тыс. франков, все вечера просиживает в каком-то кафе, где его принимают за автора детективов, много пьет кальвадос и джин, физически скверно себя чувствует (гипертония), перессорился со всеми и очень одинок. Но много пишет. (…) # В «Иск[усстве] кино» окончание книги Шкловского об Эйзенштейне. В вопросе об апологии «Грозного» он мелко вертится и лукавит. Но, не ответив на вопрос о «собачьем заказе»[,] нельзя написать портрет Эйзенштейна. Достойней, если он трусит, было-бы закончить книгу на «Невском», хотя это тоже печальный конец. ##

6 янв. (…) # Владимир Буковский приговорен, кажется, к 5 годам заключения (из них 2 года тюрьмы) и еще к 5 годам «по рогам», как говорили в лагере, т. е. к ссылке. # (…) # В Вечерке целый подвал о деле Буковского, написанный с невероятным количеством передержек. Оказывается, я не расслышал: он приговорен к 7 годам заключения. В отчете несколько явных противоречий. #

8 янв. (…) # Еще приходят запоздавшие новогодние письма: от Е.С. Добина, Д.Я. Дара[25] и В.Т. Шаламова. Открытку от последнего мне переслала М.Н. Соколова[26] из Загорянки. #

9 янв. (…) # До удивительного ни к кому не хочется идти. В Москве есть 4–5 домов, где мне не удивятся, а обрадуются. Есть домов 10, где удивятся, но тоже обрадуются. Можно было бы восстановить отношения еще с несколькими домами. Но не хочется. Даже к Б.Н., который живет почти рядом. Лучше, чем с другими, все-таки с Ц.И.[27]. #

11 янв. (…) # Вечером у Ц.И., где и обедаю. Разные разговоры в связи с «книжным делом», т. е. с бесплатной раздачей книг из запасников Лен[инской] библиотеки, о котором мне рассказывали летом Аникст и Р.А.[28] Хорошо, что я не поехал туда: там нашли какую-то панаму[29]и идет следствие. (…) # Оказывается, в конце концов за исключение Галича проголосовали единогласно даже те четверо, которые сначала хотели дать строгача. [См. выше, в прим. к 1 янв.] (…) Кто-то из власть имеющих произнес: — Пусть лечится у своих, единокровных…[30] # (…) # Вечером по городу мгновенно разнесся слух, что завтра в «Литер. газете» будет полоса о семье Солженицына — перепечатка из «Штерна»[31]. О том, <что> будто бы его дед и отец богачи, а сам Солж. плохо относится к своей тете и двоюродным сестрам. # Ну и что? Как-то это несовременно уже, ставить в вину «непролетарское происхождение». А что касается отношения к родственникам, то я, например, тоже недолюбливаю многих из своей родни и не поддерживаю отношений. #

12 янв. (…) # Отправил письма Генн. Гладкову (композитору) и Шаламову. # В Литературке действительно полполосы о семье Солженицына. Попутно в редакционной врезке называют роман «Август Четырнадцатого» антисоветским. Умнее было бы помолчать. Мало ли что пишет «Штерн»? Но Чаковский отправлял и своих репортеров проверять это на родину Солженицына. И все-таки — гора родила мышь. Когда-то это называли «приемами желтой прессы». # (…) Вялость, но все же пишу о Мейерхольде. За два дня написал 8 страниц, но день пока не кончился. # (…) # До ночи написал еще 2 страницы. # Окунулся в воспоминания. Я конечно не понимал всего в те страшные годы террора, но все же понимал больше других. Всего я и теперь не понимаю[32]. Но для меня ясно, что в основе была очень целенаправленная акция, которую правильнее всего назвать государственным переворотом сверху с сохранением прежней политической обрядности и фразеологии. Другое дело, что необходимость в десятках тысяч исполнителей, не посвященных в смысл акции, привнесла в нее ту или иную долю импровизации и хаоса, с которой Сталин мирился, хотя и старался ввести это в русло переменами в органах: так сказать, террором против террора. В общем, ему это удалось. Были и случайности (судьба Левы), но гибель Мейерхольда не была случайностью[: ] против таких, как он, и было все задумано. Мог ли он спастись? Мог,