Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

9 фев. В первый раз смотрю репетицию — прогон 3-й картины[51]. (…) # По просьбе Симонова[52] говорю несколько слов похвальных актерам. Русланова[53] (прелесть!) уже со мною кокетничает. (…)

13 фев. [по «Маяку»] объявили «Фантазия на музыку из “Давным-давно”». Пели И. Архипова и какой-то баритон, хорошо играл оркестр. # Слушал с удовольствием и подумал — по какому-то боковому ходу ассоциаций — о том, что моя сила в лирической хвале жизни и не нужно мне писать проблемных пьес. И «Молодость театра» ведь — то же… #

21 фев. (…) # В Москве сейчас Генрих Белль. Вокруг него идет свистопляска. Соревнуются: леволиберальный дом Копелевых, праволиберальный: Мельникова и Черной[54] и стараются не спускать глаз искусствоведы в штатском: Стрженевский и Брейтбург[55]. На днях Стрженевский упустил Белля. За ним в гостиницу неожиданно приехали от Солженицына и увезли в то время, когда Стрж. сидел в номере. (…)

23 фев. (…) # Сегодня в «Лит. газете» письмо в редакцию В. Шаламова. А только вчера я послал ему записку с предложением встретиться в воскресенье. Любопытно, что заставило его так написать? Беспричинно это не делается. Он не член Союза, и там давление на него оказать вряд ли могли. Но его книжка стихов в плане «Сов. пис.». И все же меня это письмо удивило. В нем говорится, что «проблематика “Колымских рассказов” снята жизнью»[56]. # (…) # 80-летие К. Федина. Он неуважаем среди писателей. Во многих историях — от Синявского до Солженицына — он вел себя трусливо и недостойно. Юра[57] поместил в «Лит. России» восторженную заметку о нем[58]. Он спросил, читал ли я ее. Я ответил, что не стал читать, так как не люблю Федина. Он был смущен. Это я еще мягко сказал. # Юра очень нервничает из-за критики повестей. Я был бы рад таким отзывам, но ему хочется официальной славы, начальственного одобрения. Вероятно, это влияние Левы Гинзбурга[59], который вибрирует от любых приливов и отливов в уловлении конъюнктуры. # (…) # В статьях о Юриных повестях в № 2 «Вопросов литературы» В. Соколова и Синельникова есть верные замечания, но главное не сказано[60]. Их сюжеты рассматриваются как отклонения от некой несуществующей нормы жизни, как аномалии: отсюда рассуждения об «отрицательности». ##

25 фев. (…) # Юра говорит, что статья о нем в Литгазете заказана Бровману. [см. ниже зап. от 8 марта] #

26 фев. Еще одно письмо от Е.Р. Симонова. [о новых купюрах в репетирующемся спектакле] (…) # Сегодня в ЦТСА идет «Давным-давно», а через неделю по ТВ снова показывают «Гусарскую балладу». #

28 фев. Вчера[61]утром у меня один за другим — Миша Шульман[62] и Борис Натанович [Ляховский]. # У Миши несчастье — жену кладут в больницу с диагнозом: рак. # В 2 часа еду к Шаламову. Он рассказывает мне историю своего письма в редакцию. Как я и думал, у него заблокировали книгу стихов в «Сов. пис.» и цикл стихов в «Лит. газете». При выяснении причин узнает, что все упирается в Союз писателей. Он не член Союза. Разговор с Марковым. — Мы вас примем, но вот вас все печатают за рубежом. Мы знаем, что вы сами не передаете, что это делается без разрешения, но напишите мне об этом, а я покажу это письмо в приемной комиссии… В.Т. написал, Марков передал письмо, выбросив обращение и один абзац, в «Лит. газету». Но В.Т. ни о чем не жалеет и настроен задорно. Он хочет вступать в Союз. Вся беда в его полной оторванности от литер. среды и общей ситуации, с которой он не мог соразмерить своих поступков. И он искренне не понимает, как его письмо могут повернуть против Максимова, например, Каржавина или еще кого-то. В.Т. даже не знал об исключении Галича. Но я не стал ему этого объяснять. Мне стало очень жалко его, и я виню и себя в том, что, хорошо относясь к нему, редко с ним встречался, — в сущности, он жил в полной изоляции, усугублявшейся его глухотой и болезнями, бедностью и пр. # Его комната, где уже довольно много книг. Он умело покупает новинки: показывал мне новую интересную книгу Э. Бурджалова о Февр. Революции[63]. И снова рассказы о Колыме. О смерти Арк[адия] Добровольского[64], которого хорошо знал и Шульман. Тот умер в Киеве в инвалидном доме, куда его водворила его последняя жена, киевская поэтесса Костенко[65]. Чем-то неуловимо его комната, хотя она и довольно большая, напоминает кабинку лагерного придурка[66]. [!] # От Шаламова еду к Гариным[67]. # Э.П. плох — таким я его еще не видел. (…) # Ухожу ночью, еду домой на «леваке». Грустно. Жалко Гариных, жалко Шаламова, и себя тоже немного жалко. Тепло. Тает. ##

29 фев. Умер А.М. Ходурский[68], юбилей которого праздновали в конце декабря на 600-м «Давным-давно». # Вчера днем в ЦДЛ. Обедаю с Абрамовым (переводчиком) и Медниковым[69]. (…) # Медников спрашивал меня, правда ли, скоро будет мой «юбилей». Я сказал, что не хочу никакого «юбилея». Из Союза не раз звонили Тоне [жене АКГ] о том же, о чем она позвонила Ц.И. [Кин][70] # Шаламов показывал мне купленную им книгу — хрестоматию «Родная литература. ХХ век», выпущенную изд. «Просвещение», где есть стихи Гумилева, Мандельштама, Кузьмина, Ахматовой. Составитель — Н. Трифонов[71]. Теперь можно поверить, что выйдет Мандельштам в «Библ. поэта». # Странное время! Все время происходят какие-то изменения в разные стороны и очень непоследовательно. Давно ли зарезали книгу В.Н. Орлова[72] и антологию стихов этих авторов в той же «Библ. поэта» и кого-то снимали за нее в издательстве. # Рассказы Шаламова об около-оппозиционном поэтическом фольклоре конца 20-х годов. Поэма о П. Залуцком Михаила Голодного[73], стихи М. Светлова и даже Багрицкого. Ш. уверяет, что он сам слышал, как Багрицкий читал стихи о Троцком на студенческом вечере. Он тогда учился в МГУ и жил в общежитии на Б. Черкасском, напротив «Комсом. правды». Там сплошное гудение от диспутов и споров. К 1929 году из ста студентов, живших в общежитии, были арестованы и отправлены в ссылку 80 человек. Он сам был взят там в первый раз. Как на диспуте тогдашний