Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

Глава 4

Продолжение сказки о скрипаче Ягье эфенди

В закатный час скользнула она через порог низенькой сакли, по-татарски убранной. Жили там Ягья и его брат. С нею была Таня. Братья встретили их нежданный приход – восхищённо, позвали двоюродных сестёр, Зарэ и Фатиму.

Вино развеселило всех. Ника пила много. Вскоре Таня встала, обещав идти по делу куда-то с матерью. Ника пошла проводить её. Над морем длинным блеском, разрезая его тихую синеву, стояла луна.

Ника вернулась назад. Не помнила, как ушли девушки, куда исчез брат. Они остались вдвоём с Ягьей. Но запомнила, как над ковром, где они по-татарски полулежали, свешивался со стены широкий золотой шёлковый пояс, как полыхала свеча и как при свете свечи она прочла ему всё, что о нём написала. После чудесного описания наружности, слов, поведенья – в неслыханной им рамке её прозренья в него, в его музыку, в его музыкальную судьбу. Это бросилось ему в голову сильнее, чем выпитое вино, вино люди пьют постепенно, а это… В томленьи он потянулся к ней, но он знал, что она ускользнёт, рассмеётся… Подчиняясь ей, музыкально, он рассмеялся сам, а свеча, догорев, гасла и, вдруг склонив голову, умерла. Но во мгле, волшебно окутавшей ковры, окно, пояс, их, стал быстро рождаться рассвет – совершенно зелёный…

Они вышли из дому как брат и сестра, незаметно прожив вместе ночь, солнце вставало над морем.

Они за руку взбежали на круглый холм. Высоко над морем!

– Оно муаровое, видите? – сказала Ника. – «Муар» – это такая материя, переливами, как хвост павлина.

Он не слушал. Он не понимал. Он смотрел на неё и потом на разводы, серебряно-синие, бледно-розовые, облака под светлым жаром солнца, и снова смотрел на неё.

Он ещё не знал, что на свете так бывает, такое, он сейчас будет играть новое, совсем новое, он уже чувствует, оно пришло!

Если бы кто-нибудь посмел сказать про русскую молодую женщину, которая у него ночевала, сама принесла сладости и вино и читала ему – такое! если бы кто-нибудь осмелился ему – он – он…

Но она уже отрывалась, велев ему не идти за ней;

– Лучше играйте! Я потом буду слушать…

И она уже летела с холма, как девочка, и смеялась, а он стоял и смотрел…

Когда заиграла где-то музыка – и это зачем-то был вальс – она встала, пошла прочь от звуков, этот вальс звучал – игла по чёрной пластине, – когда Андрей приходил к ней на горку, они слушали молча, друг в друга глядя. Куда это всё ушло?..

Ко дню рождения Ники, 14 сентября, в дом съезжались гости. Андрей украсил дом осенними цветами – золото-зелень-пурпур. Сад предложил Нике, третий год его посещавшей, – дары.

Цвели стихи – лица – смех, вина в стаканах, остроумие на губах, горели, как в Аннин день, костры, иллюминация удалась даже лучше! а когда всё утихло, гости – кто разъезжались, кто – уснули, Ника, с сердцебиением войдя к Андрею и Анне, сказала им, что завтра она уезжает из Отрадного – так надо – время пришло.

– Не отговаривайте, не отговорите! Я много месяцев была у всех вас на поводу, мне было трудно здесь, я хочу в мой родной Коктебель, к Максу и Мэри, к морю, к Алёше, в моё прошлое, в моё будущее. Я буду у вас под рукой и по первому требованию, если я буду нужна, вернусь. Но не уговаривайте меня, я – уеду, вам надо остаться вдвоём, и мне надо остаться одной!

Что началось! Они оба бросились в бой, но она не уступала. И к утру победа всё-таки осталась за ней. Но она почти обессилела за эту ночь.

– Позовите меня – я вернусь. Но дайте мне одно обещанье: перед тем, как послать за мной – пожалейте меня… И если уж тогда нельзя будет не звать – я приеду!

Она бросилась укладывать вещи. Побарывая лихорадку отъезда, Таня помогала ей. Она выехала, как и сказала, 15 сентября в жаркий час (что-то помешало выехать утром), и с нею вместе из Отрадного выехала, не захотев остаться, протестом против Андрея Павловича за неё, – Таня.

Все вышли проводить её по главной аллее: друзья, и слуги, и серебрившиеся по горизонту миражи, и собаки ещё долго слышались, пока не угасло миражом Отрадное.

Андрей ехал с ней до Старого Крыма. Анна осталась. Лошади бежали по белой дороге, увозя мешки белой муки, картофеля, всякой снеди. Ника взяла денег. Когда кончатся, даст знать. Андрей вышлет ещё.

«Не дам знать…» – молчала и улыбалась Ника.

В Старом Крыму Таня рассталась с ними, поехала в Феодосию, к матери. Из богатства – в бедность. По велению сердца! Да благословит судьба Никину дочку за этот отъезд!

Даже теперь, через почти два десятилетия, у Ники не подымалась рука написать её расставание с Андреем. Пусть оно так там и останется под упавшим занавесом, за ним.

Окончание сказки о скрипаче

Подъезжая к ночи к Коктебелю, самозащитой, может быть, чтобы не думать об Андрее, она вспомнила своё прощанье на Феодосийском вокзале с эфенди – он хотел через неделю приехать в Отрадное – приедет, бедняжка! милый ребёнок… а её уже там нет…

В поезде, которым она тогда, перед днём рождения, возвращалась к Андрею, не было мест, и народ садился на крыши вагонов, Ягья её провожал. Посадили и Нику. Разместились. Даже уютно, полулёжа. Были какие-то загородки, низенькие, у края, позволявшие не бояться упасть.

Стоя внизу на чём-то, облокотясь на край крыши, на которой, как Зарэ на кровле в её сказке, лежала Ника, Ягья говорил с ней.

Она, уже решившая своё будущее, как бы в шутку спросила его, что было бы с ним, если бы она вдруг исчезла из его жизни, то есть как бы он её помнил – как кого, как что?

– Я не могу себе этого представить, – отвечал Ягья, – этого не может быть! Но если б это случилось, мне показалось бы, что, как бывает, буря промчится, так это надо мной пронеслось… Но вы должны обещать мне, что вы не исчезнете, что если куда-нибудь решитесь уехать, – вы всё можете сделать, я знаю, – то вы мне напишите, что не забыли меня, что хотите меня видеть, – и я к вам приеду! Потому что если не напишете – я гордый, мы все