журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— После войны я тоже лазал по башням генуэзской крепости и множество надписей там обнаружил.

— А мы много и делали. Выпускали своеобразную газету и стены крепости нам были вместо бумаги.

— А потом, — продолжил его рассказ, — вы по горному спуску возвращались в город и попали под минометный обстрел.

— Верно, — засмеялся Лагин, — я тогда с испугу прыгнул в сторону... Кажется, действительно перемахнул через огромную расщелину. Леня меня ею часто подначивал... Да что это я вас утомляю разговорами, с дороги кофе не мешало бы выпить. Выпьем по чашечке кофе и... по рюмочке можно. Наталья! Сообрази джентльменам кофе по высшему разряду!

Я с опаской посмотрел на его дочь, затянутую по моде в узкие джинсы, — ничего девочка! — на телевизор, на котором стояла фирменная табличка, заимствованная, как я понимаю, в каком-то ресторане с предупреждением: „Стол не обслуживается. Распитие спиртных напитков запрещено. Официантка Лагина Н. Л.“ и... отказался.

Лагин улыбнулся.

— Спасибо — не хочу? Или спасибо — неудобно?

Я не знал, что ответить. Конечно, не худо было бы выпить сейчас чашечку кофе. Да и рюмашечка бы не повредила! Но, действительно, неудобно распивать с писателем в рабочее для него время, — на столе разложены листы будущей книги и видна, — взглянул краем глаза! — недописанная фраза. А недописанные фразы, как известно, самые гениальные. Да еще эта табличка с предупреждением!

— Будем пить кофе, — твердо сказал Лагин, — мне тоже было неудобно есть мандарины у Маяковского, а я — ел!

— Вы были знакомы с Маяковским?

— Да, я тогда называл себя поэтом, а посему писал стихи в необозримом количестве.

— Расскажите, пожалуйста.

— О стихах или о мандаринах?

— О том и о другом.

— Коротко это выглядело так. Был вечер встречи с Маяковским и, как обычно, на этом вечере все графоманы города могли читать свои стихи перед строгим мэтром. Я прочитал отрывок из своей огромной поэмы и небольшое стихотворение на Закуску. Владим Владимыч все внимательно выслушал, скептически посмотрел на меня и сказал: „Ваша поэма родилась не из сердца. Это, батенька, литературщина. Своими глазами надо смотреть на окружающий мир, а не через пенснэ классиков. А вот маленькое ваше стихотворение мне, как ни странно, понравилось".

— А что это было за стихотворение, которое понравилось Владимиру Маяковскому?

— Стихотворение называлось „Отделком" — это командир отделения. Из жизни, так сказать, взятое: было это в 1926 году в Ростове и был я тогда военным человеком. После творческого вечера Маяковского я еще несколько раз встречался с Владимиром Владимировичем, и однажды он пригласил меня к себе домой. Представляете мое волнение, когда я летел к нему?

— Очень даже представляю.

— Пришел к нему, чинно разделся, вытер ноги о половичок и... не знаю, что дальше делать.

Маяковский ухмыльнулся, заметив мое замешательство:

„Что ты там, Лазарь, казенный паркет протираешь? Проходи!"

Прошел. Он меня, как маленького, к столу подводит. А на столе, в хрустальной вазе, высится горка мандаринов. Живут же люди! Маленьких таких, красно-желтых мандаринчиков... Так мне захотелось впиться зубами в этот шарик мандариновый, аж в горле запершило, — у нас в полку щи да каша, вот и вся солдатская пища наша. А мандарины и апельсины почему-то считались буржуйским лакомством.

Маяковский заметил мои перекатывающиеся желваки, придвинул ко мне вазу:

„Жми, Лазарь, на всю катушку!"

Проглотил я слюну и ответил:

„Спасибо. Не хочу."

Маяковский презрительно посмотрел на меня:

„Спасибо — не хочу? Или — спасибо, неудобно?"

Тут я не выдержал:

„Хочу, Владимир Владимирович, очень хочу!"

„Вот и делай, что хочешь, интеллигент с ружьем!"

И стал я уплетать мандарины, только за ушами трещало. Маяковский засмеялся довольный:

„Вот теперь, святой Лазарь, я окончательно убедился, что писать ты будешь! Страсти не должны нас подавлять, надо давать им выход"...

— Будем пить кофе, Лазарь Иосифович. И к кофе можно еще чего-нибудь покрепче.

— Вот то-то! Наталья, бисова дочка! Обслужи гостей!

Мы пили черный пахучий кофе и еще кое-что, и вспоминали Севастополь. Точнее, Лагин вспоминал, — мне что вспоминать, я там живу! — а я ему помогал. Напоминал.

— Помните, в декабре 1941 года, вы опубликовали стихотворение „Тебе отвечаем, родная Москва"? В нем есть севастопольские строки:

 Над нашим окопом задумчивый тополь,

И южного неба синеет канва,

Но мы, защищая родной Севастополь,

Деремся, как нам говорит Москва...

Лагин подозрительно посмотрел на меня: специально, чтобы подковырнуть его, я выбрал именно эти стихи? Но я, хоть и выпил маненечко, был непроницаем.

— Ох, — вздохнул Лагин, — лучше бы вы мне не напоминали об этих стихах! „Тополь — Севастополь!" Как небо не обрушилось на меня за такую рифмованную стихоплетину!?

— Но в тяжелое время все виды оружия были необходимы.

— Не спорю, необходимы. Но все же хорошо, что я вовремя спохватился и понял, что стихи у меня швах! И если приходилось все же писать для „Рынды", то прибегал к помощи классиков. Даже у Пушкина помощи просил.

— Я встречал эти стихи. Вы их написали вдвоем с Сашиным и назывались они „Почти по Пушкину":

На гористом на обрыве

Дети кликали отца:

„Тятя, в Керченском проливе

Тонут фрицы без конца!"

„Пусть сдыхают бесенята, —

Отвечал сынам отец, —

Это правильно, ребята.

Что приходит им конец."

— Это Сашин меня подбил, ему и ответ держать!

— Возможно. Но замечу вам, что в декабре 1943 года вы опубликовали „Балладу об энском, десанте". Баллада публиковалась с продолжением в трех номерах.

— Что-то мне это не нравится! — промычал Лагин, тайком от дочки опрокидывая рюмку водки. — Что-то тут дело не чисто. Уж не собираетесь ли вы стать моим биографом? Предупреждаю: не так-то будет легко опубликовать что-либо обо мне.

— Это почему же?

— Сам не пойму, вокруг меня какой-то заговор молчания. Как вы думаете, сколько рецензий появилось на белый свет после того, как вышел мой „Старик Хоттабыч"?

Ну и вопрос: откуда я могу знать? На такую книгу, наверное, было не меньше ста рецензий. Мне приходилось читать повести самого среднего уровня и рецензии на них, во много раз