журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— Это квартира?..

Называется моя фамилия. Не стал отрицать, это действительно моя севастопольская квартира, в которой я живу уже не один десяток лет.

— С вами сейчас будет разговаривать Анатолий Николаевич Старостин. Севастополь, с вами сейчас будет разговаривать Симферополь!

„Старостин, Старостин! Уж не известный ли это футболист прошлых лет? Уж не собирается ли он создавать футбольную команду пенсионеров?"

На том конце провода видно уловили работу моих мозговых извилин.

— Старостин — начальник Крымского областного бюро судебных и медицинских экспертиз.

Час от часу не легче! Не хочу говорить о каплях, — крупных и мелких, — но они сразу появились на лбу. И стало тепло, тепло, даже жарко! Сигарета в моей руке выполняла какой-то замысловатый танец.

Представьте себя на моем месте! Вечерний звонок и... откуда?! А за окном — год 1984, последний год великого застоя со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Что за судебное бюро? Чем оно занимается? При чем здесь я? Я никакого отношения к медицинским экспертизам не имею!

Боже, какой у меня дребезжащий противный голос! Ну почему мы так боимся людей оттуда, — из милиции или суда, медицинского бюро экспертиз или из прокуратуры?!

Мне вдруг на минуточку захотелось встать „во фрунт" и четко отрапортовать:

„Не состоял! Не привлекался! Родственников за границей не имею!"

На том конце трубки выжидательно посапывали. Беру инициативу разговора на себя. Когда мне страшно, я перехожу в наступление первым. v — Что же вы молчите, гражданин Старостин, я же спрашиваю вас, чем занимается ваше богоугодное заведение?

— Потрошим трупы! — весело ответил голос.

— Это фи... фи... фигурально выражаясь?

— Нет, в прямом значении этого слова. Не вешайте трубку, с вами сейчас будет разговаривать Анатолий Николаевич Старостин.

— А вы разве — не Старостин?

— Я его правая рука. И вообще, что это вы ко мне обращаетесь как к мужчине, женщина я.

Тут не только мужчину с женщиной перепутаешь, забудешь собственную фамилию!

У Старостина оказался голос густой и... страшный:

— Скажите, Михаил Леонидович, вы знакомы с графиней де Ла Мотт?

„Ла Мотт, Ла Мотт, де Ла Мотт... Первый раз слышу!.. Ах, эта самая де Ла Мотт! „Миледи" коварная! Как же, писал о ней!“

— Да она, вроде бы, усопла, так сказать, со святыми упокой! — ответил я, не уверенный в своей правоте.

— Естественно, — пророкотала трубка, — наша фирма и имеет дело с покойниками.

— А почему вы, Анатолий Николаевич, обратились именно ко мне, с де Ла Мотт были знакомы многие.

— Кто именно? Назовите фамилии! Клички!

— Об этой графине многие писали: Фридрих Шиллер, например, Братья Гонкуры, Стефан Цвейг. И, конечно, не мог пройти мимо этой коварной женщины Александр Дюма-отец. Свидетелей, правда, этих сейчас нет в живых, но вы же сами сказали, что имеете дело с покойниками.

Старостин выдавил афоризм:

— Эх, Михаил Леонидович, Михаил Леонидович, от живого до покойника — один шаг!

— Возможно, вы правы, но не о бренности жизни вы хотели бы со мной говорить?

— Совершенно справедливо! В последнее время вы многим рассказывали, — устно и печатно! — о жизни и смерти де Ла Мотт. Например, в „Крымской правде" был ваш очерк об этой удивительной женщине. И в клубе любителей истории города .Севастополя вы выступили с докладом об усопшей. Было такое дело?

— Было, было. А что, нельзя?

— Нет, отчего же, не только можно, но и нужно. Но дело в том, что „Крымская правда" с вашей публикацией попала во Францию. Да, да, не удивляйтесь, ведь вы сами потревожили дух неординарной женщины.

— И что же? — мне по-настоящему стало интересно.

— Звонили из Москвы, — Украина еще тогда не была независимой и звонок из самого Центра многого стоил! — из посольства Франции. Они требуют доказательств, что их француженка де Ла Мотт похоронена в Старом Крыму, а не в Англии, что документально подтверждено.

Впору обидеться:

— Так, по-вашему, я выдумал все?! У меня есть свидетельства. Литературные и документальные.

— Вот и приезжайте ко мне со своими доказательствами. Мне только что сообщили, создается специальная комиссия по установлению истины. Будет она состоять из французских представителей и наших. К нашим отношусь я. Будем разрывать могилу и производить эксгумацию.

— Что? Что?

— Потревожим косточки графини!

— Но ведь столько лет прошло! Там, наверное, и косточек-то не осталось.

— Это для вас „ни-че-го“, а мы и через много лет после физической смерти доберемся до истины. В конце концов, определим по одежде. Вы же сами описывали последний наряд де Ла Мотт! Короче, приезжайте и разработаем план наших совместных действий. Ничего не имеете против, если я и вас включу в смешанную франко-русскую комиссию?

— Что я буду делать в этой комиссии?

От иностранцев лучше держаться подальше, а то там, в высших инстанциях не так поймут!.. Но Старостин, это я понял уже, мужик напористый, он дожмет кого хочешь!

— Что будете делать? То же самое, что делали до сих пор: с пеной у рта доказывать, что эта заморская штучка нашла свой последний приют на Крымсхой земле. Точнее, в Крымской земле.

— Но это так и есть!

— А хоть бы было и не так! Учтите, Михаил Леонидович, своих покойников никаким Франциям и Англиям не отдадим!

ЖАННА ДЕ ВАЛУА БУРБОН, ГРАФИНЯ ДЕ Л А МОТТ, ГРАФИНЯ ДЕ КРУА, ОНА ЖЕ — ГРАФИНЯ ГОШЕ, ГАШЕ, ГАШЕТ И...

А теперь познакомимся поближе с той женщиной, из-за которой разгорелся сыр-бор.

В одном из старых журналов „Вокруг света“ я прочитал письмо художника Л. Л. Квятковского такого содержания:

„...Однажды я провел лето в городке Старый Крым близ Феодосии. Там я услышал одну историю, которая меня очень заинтересовала. Полковник Карамалинин, у которого я поселился, рассказал, что еще перед первой мировой войной приезжал сюда французский археолог и представитель Русского археологического общества с какими-то чертежами, чтобы открыть место захоронения некоей графини де Ла Мотт. Вскоре один местный житель сообщил, что наткнулся на какую-то плиту с рисунками и узорами. Эта история меня чрезвычайно заинтересовала. После долгих поисков я вновь нашел эту плиту, очистил ее от земли, сделал зарисовки и постарался узнать о таинственной де Ла Мотт. Оказалось, что эта французская графиня была отчаянной авантюристкой королевского происхождения. Путем каких-то комбинаций, сблизившись с