Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

Жохов тем временем обошел машину, высоко поднимая ноги, и широким жестом распахнул правую заднюю дверцу.

Тут Пепелкова чуть не хватил удар…

Он и не заметил вначале никаких пассажиров на заднем сиденье этого комфортабельного чуда прогресса, венца природы. А между тем из «Жигулей» осторожно, чтобы не угодить в лужу и не замочить обуви, выползала потихонечку вся семья Пепелкова — Аленка, Павлик и Анна…

Пепелков стоял от них в каких-нибудь десяти шагах, за стеклом, как парализованный молнией. Он стоял и тупо смотрел, как Жохов всем троим пожимает галантно руки. С другой стороны за этим же самым действом остолбенело следили шесть старух в двенадцать очей. Вене было совершенно ясно, что после молнии по всем правилам небесной механики должен последовать неминуемый гром.

Значит, так, прикидывал Пепелков. Значит, подхожу. «Здравствуйте». — «Здравствуйте». Сразу резко — в поддых… А когда он согнется, снизу — коленкой по подбородку… Или нет: лучше двумя сложенными руками — по позвоночнику… Он падает. Гонг!.. Тут я приподнимаю двумя пальцами шляпу и молча удаляюсь в сторону леса…

Где-то за кадром в его сознании явственно слышался голос ведущего этого короткометражного фильма, артиста Гердта: «Да, товарищи, плохо, когда мужик пьет… Но когда баба гуляет, это уж вы меня извините…»

Жохов между тем помахал всем ручкой, сел в машину и укатил. Анна с детьми спокойно прошла мимо старушек и скрылась в парадной. И вдруг Пепелкову, словно в каком-то кошмарном сне, показалось, что эта обычная стандартная дверь отделила от него семью навсегда.

19

После этой короткой эффектной сценки Пепелков, по всем законам среднего фильма, действительно «удалился в сторону леса». Он бродил там без всякой цели часа полтора, иногда присаживался на скамейки, во множестве натыканные там и сям, и курил. Поневоле бросалось в глаза: почти у каждой скамейки — множество вдавленных в землю окурков и бутылочных пробок всех сортов и калибров. Господи, где теперь только не встретишь их?.. Разве что на Северном полюсе.

Постепенно он остывал.

В самом деле, чего завелся?.. Час назад он звонил жене на работу, разговаривал с ней. Анна была в своем машбюро и уже собиралась домой… Ну, допустим, пошла, забрала детей, в магазин забежала… Вон у нее и сумка с продуктами руку оттягивала. Ну, и встретил их где-то по дороге Жохов этот, подвез… Чего тут такого? Да и дети довольны были: в кои веки прокатились в машине… Что они видят со мной-то, какие радости?.. В цирке ни разу не были, черт побери!.. Сейчас бы вот тоже — мог взять их, погулять с ними по лесу. Анна бы спокойно обед приготовила…

И тут как бы в упрек Пепелкову, что не взял он с собою детей, с маленькой сосенки соскользнула вниз худенькая рыжая белка. Она перебежала дорожку почти у самых ног Пепелкова. Хвост был раза в полтора длиннее ее тщедушного тельца. От досады и умиления даже слезы навернулись ему на глаза. Все вокруг запрыгало, закачалось. Но он быстро взял себя в руки. «Водка плачет», — говорила в подобных случаях Марья Кузьминична.

Нежность к семье заполонила вдруг Пепелкова. Надо же, думал он, крутимся, бьемся, мучаем друг друга, ищем смысл жизни… А он простой — в продолжении рода… Такое же, как у всего живого, рождение, рост и расцвет… А потом в свой час, — зрелость, плодоношение… Новые ростки набирать будут силу, а твой удел неизбежный — увядание и уход. Миллиарды лет до тебя, миллиарды после тебя… А живем зачастую, как будто только что с дерева слезли…

Он усмехнулся, вспомнив, как лихо подкатила к его парадной машина с женой и детьми… Вот он — дополнительный стимул, о котором так часто толковал Игорь Павлович Пеликанов: боязнь потерять семью… Многих, говорят, это еще останавливает…

Ну что ж, всему свой удел… Время разбрасывать камни и время собирать камни. Только не надо никому давать никаких слов. Надо просто жить и помнить о детях. Надо карабкаться на эту высоченную стеклянную гору, не жалея ногтей.

«Домой!» — скомандовал сам себе Пепелков. Он повернулся и пошел через нахмуренный лес, не разбирая дороги. Вечер уже окутывал город фиолетовой полупрозрачной дымкой. Вокруг было пустынно и тихо.

20

В том году сушь стояла великая на земле, и ночь, сменившая день, не приносила живой прохлады изможденному, притихшему миру…

Лес горел по округе на много верст. Алый дым лежал на озере сонном, лопались ветки в бору от могучего жара, на болоте кипящем кричала оторопевшая выпь.

Заюшка серый с выводком своим беспокойным убежал за крутую гору, лось ушел с опаленным боком, оглядываясь то и дело на родимое пепелище, птица улетела, надсадно крича, и медведь прохромал по бегущей к реке тропинке.

Лес горел, падая и открывая пространство…

Солнце казалось рыжим сквозь душную пелену. И преследовал и тревожил душу всего живого равнодушный, нарастающий гул раздвигавшего свои границы огня.

Помертвела, почернела земля. Мертвый час наступил в природе… Сотни лет полыхал на этом месте зеленый сочный ковер с яркими пятнами диких лесных цветов, и кузнечики развешивали по дымящимся от цветочной пыльцы полянам тонкие ниточки серебряных своих чудных песен. Чувствуя, ощущая нутром все это, начинал верить лесной прохожий целебной силе травы, и березке, и вязу дикому, бросающему орешки на середину троп, и видел белку, уронившую желтое тельце свое вниз, вдоль ствола, и многое, от чего кружилась вдруг голова и током проходило по телу ясное ощущение голубой страны, лежащей вокруг вдаль и вдаль — далеко, до самой линии горизонта.

И вот теперь — всё… Грязь и топь… И тишина… И пусто в округе. Ни травинки и ни листочка. Дерево не скрипнет, птица не прокричит. Тихо на земле. Мертвый час…

Годы пройдут, прежде чем выбросит земля через горький слой пепла новые побеги живой травы, прежде чем зашумит на рассвете листва и вернутся птицы. Затянется, зарастет с годами шершавый рубец… Но пока стоит этот мир, пока солнце льет с высоты скользящий свой свет, будет помнить ошарашенная округа эту брешь, эту черную паузу, этот мертвый час своей жизни.

Будет помнить…

1981

Сергей Ионин

ГОНКИ НА БЕЛОЙ ЛОШАДИ

Рассказ

Проснувшись наутро, механизатор Семен Кочергин долго лежал, глядя на оклеенную голубыми обоями стену. С похмелья ныло все тело и казалось, только повернись, сердце выпрыгнет из груди или, надорвавшись стучать, остановится.

— Вера, Верка… — боясь пошевелиться, слабым голосом позвал Семен. Жена