Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

все знаю, а вы про меня — ничего. Выбирайте: либо мы сообщники, либо враги; либо я вас выдаю, либо помогаю вам. Ваше дело — выбрать. — В ответ они знаком пригласили меня в трактир. Там они меня угостили; даже ничего не потребовав с них, я получил четвертую часть их выручки, — она оказалась значительно больше, чем я думал; из этого я заключил, что видел далеко не все. Мне назначили свидание на другой день в биллиардной В***. Здесь они действовали несколько осмотрительнее, чем накануне в биллиардной на улице Сент-А***, но выручка и тут была неплохая. В трактире мы встретились еще с четырьмя собратьями; одеты они были весьма опрятно, и в биллиардной я их принял за добропорядочных горожан, пришедших немного отдохнуть. Добычу мы разделили, и мне честно вручили восьмую часть. Я ушел оттуда счастливейшим из смертных, воображая, что открыл философский камень.

Но неделю спустя разразилась нежданная катастрофа. Мы с тремя первыми моими сообщниками действовали в биллиардной на улице М. Г***; пятый из наших, которого я раньше никогда не видел, вел игру, а трое остальных затевали пари; добыча росла на глазах, как вдруг на галерее поднялась суматоха, кто-то крикнул: — Господа, не держите пари; тут мошенники! — Мы переглянулись, и в итоге этого маленького совещания было решено, что надо удирать. Однако один из наших шепнул, что столь поспешным бегством мы покажем, что приняли возгласы на свой счет. Дернуло же нас остаться! Не прошло и четверти часа, как является стража, бросается на нас и по одному выбирает нас из толпы всех восьмерых словно по чьей-то указке.

Нас отвели в тюрьму, а оттуда начальник полиции отправил нас на три месяца в знаменитый Шато, где командует великий Жентильи. Невзгоды, которые я там испытал, явились тяжелой расплатой за неделю благоденствия, добытого мошенничеством. Они внушили мне отвращение к таким проделкам. Я снова стал обдумывать, как бы мне выйти из нищеты. Правда, самым верным путем представлялся мне труд, но как он тягостен, когда ничего не умеешь делать! Я не раз вспоминал, что тот из наших сообщников, который посоветовал не убегать, тоже был задержан; однако впоследствии мы его ни разу не видели. Я спросил у товарищей, что тут за причина. — Он доносчик, — ответили мне. Эти два слова были для меня лучом света, которым я не преминул воспользоваться.

Наконец, нас выпустили, и я употребил свободу прежде всего для того, чтобы лишать свободы других. К сожалению, не могу рассказать вам все, что со мною приключилось на этом моем новом поприще... Это — секрет. Достаточно сказать вам, сударыня, что я опять принялся за разные проделки и что око полиции, неустанно наблюдающее за жуликами вроде меня, заметило мои проказы: меня арестовали, уличили, судили, высекли, заклеймили, сослали на каторгу. Возвратившись оттуда, я стал водоносом, а в еще большей мере — исполнителем разных щекотливых поручений, которые мог дать мне любой желающий.

Я благословляю судьбу за поручение, которое должен был выполнить здесь, — оно принесло мне счастье, какое не всегда выпадает даже на долю монарха, оно так воодушевило меня, что нет столь возвышенного или чудовищного поступка, который я не совершил бы по вашему распоряжению. Моя жизнь, вся кровь моя — ваши.

При последних его словах в комнату вошли мои слуги. Я велела водоносу — герою в моем вкусе — водрузить старую обезьяну на извозчика, а слугам — сопровождать ее. Но едва слуги вышли на двор, как появились лакеи старого негодяя, — они прибежали на помощь собрату, — тот все еще валялся на земле; лакеи старика бросились на моих и началось страшное побоище, весьма меня позабавившее, особенно когда в потасовку вмешались Тремуссе и мой негритенок. При виде горничной замахнувшиеся было противники замерли на месте; по изумленным взглядам развратных итальянцев можно было понять, что толстуха, могучие прелести которой еще довольно привлекательны, внушает им желание затеять битву другого рода. Но тут она увидела, что белокурого молодца, ее любимчика, держат за глотку, и немедленно отпустила нападавшему с дюжину тумаков. Негритенок не отставал от нее — он изо всех сил дубасил по спине тех, кто был занят с другим противником. Я из окна подзадоривала своих, и они, в конце концов, стали одолевать врагов; произошло это, несомненно, потому, что итальянцы, более деликатные, чем их хозяин, побоялись нанести ущерб пухлым и лакомым прелестям моей толстухи. Они уволокли с собою труп хозяина. Я этим огорчена; я собиралась как можно дольше преследовать злодея, ведь месть — самая упоительная радость для уязвленного сердца.

Я пишу тебе в ожидании, когда челядь моя немного отдохнет и будет в состоянии появиться на людях... Но вот пришел водонос, сейчас запечатаю письмо.

P. S. Брат еще ничего не знает... Ах, негритенок, вернувшись, позабыл подать мне письмо. Я ему поручила взять в почтовой конторе письма для меня и брата — особенно последние.

Письмо от госпожи Парангон к Эдмону

Третьего дня я поджидала Вас; не теряла надежды еще и вчера, сегодня уже не надеюсь. Бог праведен, и чем глубже я заглядываю в свое сердце, тем больше преклоняюсь перед Его божественной справедливостью.

Но Вы, как-никак, человек неблагодарный. Да что толковать, хорошо бы, если бы по отношению ко мне Вы были только неблагодарны... Мне не удалось повидаться с Вашей сестрой: где она скрывается? Ужели вы оба избегаете меня? Эдмон, ужели Вы поощряете ее распущенность? Но я говорю глупости, этого, конечно, не может быть; нет, Вы чересчур благородны... Ужели, однако, я не увижу ни Вас, ни ее? Окажите мне такую милость, на коленях молю Вас обоих, и даже больше Вашу сестру, чем Вас. Сердце подсказывает мне, что она меня все еще любит... Так вот к чему привела склонность, в которой я не решалась признаться самой себе до конца; Юрсюль ее разгадала; я омрачила чистоту ее души; я источник и Вашей безнравственности... Ах, зачем извлекла я Вас из дома Ваших почтенных родителей! Праведный боже! Нет такой кары, которой я не заслужила бы; покарай меня в гневе своем, если надо; но пощади две несчастные жертвы! Эдмон, устройте так, чтобы я повидалась с Вашей сестрой, чтобы повидалась хоть на миг (о Вас я уже и не говорю), — иначе Вы повергнете меня в отчаяние.

Что за жалобное стенание! И какое самопожертвование!

Приди поскорей,

Пронзи меня, не жалей!

Я хочу пострадать,