Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

но в 1943 году стал официально заявлять, что «Михайлович поддерживает оккупантов и даже действует с ними заодно»[903]. Союзники не то, чтобы в это верили, но армия Тито была куда активнее и эффективнее. В марте 1943 года НОАЮ разбила четников, вставших у нее на пути. В мае 1943 года союзники установили с Тито прямой контакт, направив к нему свои миссии. Черчилль надеялся, что в случае высадки здесь, в «мягком подбрюшье Европы», удастся не просто действовать вместе с Тито, но и «перевербовать» его. Советская миссия в расположение НОАЮ прибыла 23 февраля 1944 года.

19 мая Сталин и Молотов принимали посланников Тито В. Терзича и М. Джиласа, с которыми обсуждали возможность переговоров между прокоммунистическим Национальным комитетом освобождения Югославии (НКОЮ) и находившимся в эмиграции королем Петром II.

В своих воспоминаниях Джилас делился впечатлениями: «У Молотова были непроницаемы не только мысли, но и процесс их хода. Подобным же образом оставался скрытым и непостижимым его менталитет. Сталин же обладал живым, почти неугомонным темпераментом… И хотя благодаря своей большей многосторонности и проницательности Сталин претендует на главную роль в преобразовании отсталой России в современную индустриальную имперскую державу, было бы неправильно недооценивать роль Молотова, особенно как практического исполнителя.

Милован Джилас. [Из открытых источников]

Молотов, казалось, даже физически подходит для этой роли: основательный, осмотрительный, невозмутимый, настойчивый. Он выпивал больше, чем Сталин, но его тосты были короче и рассчитаны на то, чтобы произвести особый политический эффект»[904].

Ситуация с Югославией напоминала польскую. Сталин и Молотов понимали, что договориться с союзниками можно на основе создания коалиции между прокоммунистическими и эмигрантскими силами. Нужно было продавить создании такого коалиционного правительства, которое возглавят коммунисты.

Решение этого вопроса замедлилось в связи с нападением немцев на штаб-квартиру Тито в Дрваре 24 мая, в результате чего югославский лидер и его окружение были эвакуированы на контролируемый британцами остров Вис в Адриатике. Здесь без суеты можно было оформить политические решения.

Тито и глава эмигрантского правительства И. Шубашич подписали 16 июня соглашение о единстве действий, которое мало обязывало стороны к чему-либо. Тито формально признал королевское правительство, послал туда двух соратников, оговорив, что окончательно вопрос о форме правления должен быть решен после победы. 12–13 августа Тито встретился в Неаполе с Черчиллем, заверил его, что не собирается устанавливать коммунизм, хотя отрицает монархию, и обсудил территориальные вопросы. Черчилль обещал поддержать претензии Югославии на Истрию без Триеста, выступил против Балканской конфедерации и проявил любезноcть: «Вы первый человек из освобожденной Европы, которого я встретил»[905]. После этих смотрин под давлением Черчилля король Югославии Петр II заменил Михайловича на Тито на посту официального командующего вооруженными силами.

А 19 сентября, не предупредив англичан, Тито внезапно покинул Вис на советском самолете и приземлился на территории, контролируемой Красной армией. 21 сентября он прибыл в Москву, чтобы согласовать совместные действия НОАЮ и Красной армии. Молотов вспоминал о первом впечатлении об этом человеке: «Когда Тито приехал впервые, еще не все в нем было ясно, даже он мне немного понравился внешностью. Я, когда смотрел на Тито, еще ясно не понимал, потому что сразу не поймешь, он тогда мне нравился, а вместе с тем что-то другое… и вспомнил провокатора Малиновского»[906]. Правда, в сказанном много лет спустя не могла не сказаться обида на Тито, который позднее встал на пути у них со Сталиным, а потом послужил одним из факторов заката политической карьеры Молотова.

Обсудив планы совместных действий с Красной армией в Сербии и взятия Белграда, Тито 28 сентября подписал договор, предоставлявший Красной армии свободу рук в Югославии. 29 сентября советские войска вошли на ее территорию. 14–20 октября советские войска вместе с югославскими партизанами взяли Белград.

Чтобы не оказаться в стратегическом окружении, германские войска стали уходить с Балкан. Кому они достанутся? Уж не войдут ли в советскую сферу влияния? Этого Черчилль никак не желал допустить и решил, что пора обсудить новую ситуацию со Сталиным лично. Срочно собрать полноценный саммит «Большой тройки» было нереально. Рузвельт был занят президентскими выборами и не мог вылететь в СССР. Черчилль занялся челночной дипломатией и встретился с Рузвельтом в Квебеке 11–19 сентября. Отпускать партнера столь же сепаратно говорить со Сталиным Рузвельту не хотелось – он уже вошел во вкус модератора, который легче находит общий язык со Сталиным и Черчиллем, чем они между собой. Но Черчиллю это не нравилось, и к тому же он не хотел ждать, пока у Рузвельта закончатся выборы. В стремительно изменившейся ситуации нужно было срочно договариваться о разделе сфер влияния в Восточной Европе.

Вячеслав Михайлович Молотов. 4 октября 1944. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1626. Л. 53]

Переговоры Сталина, Молотова, Черчилля, Идена и представлявшего США Гарримана в Москве начались 9 октября. Чтобы найти общий язык по всему комплексу восточноевропейских проблем, нужно было сначала продвинуться в болезненном польском вопросе. Начали с шуток. Черчилль заметил: «Нехорошо, что у обеих сторон имеются „боевые петухи“». Сталин ответил, что «без петухов было бы трудно обойтись. Например, петухи подают сигнал „пора вставать“»[907]. Польские «петухи» Сталина были более управляемы, а вот лондонское правительство не слушалось Черчилля, который уже внутренне согласился на границу по линии Керзона. Черчилль предложил привезти Миколайчика в Москву и поговорить с ним.

Главным, ради чего Черчилль спешил в Москву, были Балканы. Британский премьер рассказывал в мемуарах о своем предложении Сталину: «„Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?“ Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал: „Румыния: Россия – 90 процентов. Другие – 10 процентов. Греция: Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов. Россия – 10 процентов. Югославия – 50:50 процентов. Венгрия – 50:50 процентов. Болгария: Россия – 75 процентов. Другие – 25 процентов“. Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне… Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: „Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом.