Единственные - Ольга Вечная

давал своей матери, была тщательно отфильтрована. Я понимала, что он встречался с женщинами, но в итоге он здесь. А я… я ведь тоже пыталась, и не раз. Просто не смогла. И ломать себя не стала. Думаю, ему даже в голову не приходит, что за пять лет я так ни с кем и не решилась. Может, дура. Кто знает?

— Илья, пока едем, расскажи мне о ней.

— Поля. — Его голос звучит надломленно. Это немного пугает. — Мне безумно жаль, что у нас все вышло неправильно.

— Что теперь уже.

— Родители были против моего возвращения. Отпустил девушку — живи дальше. И я с ними согласен, но. Тянет меня к тебе. Всегда тянуло, и я абсолютно точно уверен, что это не пройдет. Когда я узнал, что у меня будет ребенок, сразу понял, что мосты сожжены. Припереться к жене с младенцем на руках. — Он качает головой. — Так себе подарок к примирению. Но шло время. Жека родился, а жизнь продолжилась. Быт более-менее наладился. Я больше не обреченный инвалид, у меня есть профессия, деньги, возможности. Женя любит няню и с удовольствием проводит с ней время. Аня… она такая, домашняя. Знаешь, у нее все время какие-то стишки-потешки. А я продолжал думать о тебе. Скучать. Было бы глупо не попытаться. Как ты считаешь?

— Не знаю. Я по-разному думала все это время. Когда ты уехал миротворцем, со мной встретились девочки. Яна с Ритой. Они-то и рассказали, как ты жил эти месяцы. Я ведь знала, что Артем тебя побил, но… мне почему-то в голову не приходило, что ты пострадал серьезно. Мне казалось, что ты… что у тебя всегда все под контролем. Ты был для меня почти богом, а бога ведь нельзя ранить. Я так сильно плакала, когда они мне все объяснили.

— Это в прошлом, — быстро говорит он, обрубая тему о его уязвимости. — Это ничего, Поля. Ты просто не знала.

— Это оправдание, но, по сути, оно ничего не меняет. Когда прошло время, Илья, и я немного очухалась, ты бы только знал, как я выла, особенно ночами и по утрам, мечтая вернуться в нашу квартирку, к тебе. Вернуть бы время. Я давно в порядке, но тогда… это был ад. Каждый день думать о том, что моя семья сломала тебе жизнь, а я в самую трудную минуту не поддержала.

Он напрягается. Очень сильно. Сжимает зубы. Будто я его снова ранила, но я не хотела. Я. вообще никого никогда не хотела ранить. Только лечить, поддерживать.

— Это моя вина, — говорит Илья быстро. — Мне следовало заставить тебя поговорить. Но. — Он делает вдох! выдох. — У меня был собственный ад. Потерять профессию для меня оказалось смерти подобно. Мне снились операции, Поля. Днем я скучал по тебе, а ночью все время кого-то пытался спасти, но руки не слушались. Знаешь, как бывает. Внезапное кровотечение, надо искать причину, время на секунды. Все смотрят на меня, а я не могу. Ничего не могу. Пытаюсь, а пальцы словно деревянные. И люди умирают. Снова и снова. Даже если бы я заставил тебя себя выслушать, я бы просто… затопил тебя своим гневом. Прости меня. Я потом, со временем, уже понял, как тебе было страшно. Ты была совсем маленькой девочкой. Боже, да я смотрю на студентов, которые сейчас подглядывают за моей работой, и они мне кажутся такими зелеными, наивными, восторженными! — Он несильно, но эмоционально ударяет ладонями по рулю. Достает сигарету, но не прикуривает. — Мне нужно было время.

— А мне время нужно сейчас.

— Это ведь не «нет»?

— Не сейчас точно. Но, может быть, однажды, — произношу я, борясь с дежавю. — Только, пожалуйста, отвечай на мои вопросы. Я не восторженная студентка, Илья. И не маленькая девочка. Я жила без тебя, и я справилась. Да, с поддержкой твоей семьи, без которой бы померла с голоду, но ты ведь видишь, что я не сломалась. Не побежала колоться или продавать себя, хотя мне предлагали. Ты сам сказал, что гордишься мною. Так не обижай меня жалостью.

— Кто предлагал?

Я качаю головой, и он понимает, что сейчас об этом не время.

— Хорошо, — соглашается. И замолкает секунд на десять.

Мы уже приближаемся к моему району. Я хочу, чтобы он говорил быстрее, потому что на чай я его звать не стану: ему нужно поскорее отпустить няню, а меня ждет Газировка. Газзи часто ночует одна, она привыкла, но все остальное время я провожу с ней. Она тоскует.

— С той девушкой у меня не было ничего серьезного. Мы встречались около двух месяцев и по-хорошему расстались. Она научный сотрудник и некоторое время работала в моей тогдашней больнице. Не сумасшедшая, не маргиналка — ничего такого. Забеременела она случайно, мы не планировали. Она должна была вот-вот уезжать в Азию: выиграла грант. Там конкурс был бешеный, чуть ли не тысяча человек на место. Хотела сделать аборт, но засомневалась, рассказала мне. Я попросил оставить ребенка. Ей дали отсрочку на время беременности, но после родов нужно было либо улететь, либо отказаться. Она выбрала.

— Она не хотела забрать Женю с собой?

— Я бы его никогда из страны не выпустил. Но она не хотела.

Эта женщина не была для него особенной. Она была как для меня Сережа. Вроде бы человек приятный, но до первого косяка. А через полгода и вспомнить будет нечего.

— Представляю, в каком ужасе были твои родители! Ребенок, зачатый в блуде, — безрадостно улыбаюсь я.

— Мы не разговаривали до самых родов. Потом мама приехала помогать. Нет, лгу! Мы еще долго не разговаривали. Вместе жили, она общалась со мной исключительно через внука. Например: «Женечка, передай своему дурному отцу, чтобы он купил нам подгузники». А Жене две недели.

Я смеюсь, прекрасно представляя себе бойкотирующую Викторию Юрьевну. Он тоже грустно улыбается.

— Понятно. А она… эта женщина звонит? Пишет?

— Нет.

— Вообще нет?

— Вообще. Не всем нужны дети, Полина. Я ее, конечно, в душе осуждаю. И пока не представляю, как