Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

он говорит, что постамент памятника Иовану Зрини “…зарос болиголовом, /Пыреем, чабрецом лиловым / И росным цветом диких мальв”, – то следует поверить, что там росли именно эти цветы».

«Точно так же он обращается с птичьим миром, – продолжает наблюдательный Западов, – …в стихах есть кулики, казары, лазоревки, орлы, стрепеты, коршуны, соколы, стрижи, грачи, вороны, кукушки, жаворонки, чайки, снегири, дергачи, совы, коростели, козодои, воробьи, голуби и т. д. Точность – не свойственная, да и не важная горожанину…»

(И всё это, добавим мы, в тридцати стихотворениях сборника!)

Шубину, с другой стороны, досталось от критика за нежелание задумываться над большими вопросами – но, учитывая то, что в следующей рецензии куда более жёстко разбиралась книжка рассказов Андрея Платонова, Шубину грех было жаловаться. В любом случае – его заметили.

Надо было набирать обороты.

В 1938 году Шубин вступает в Союз писателей и, готовясь к переезду, всё чаще навещает Москву.

Он почти никого там не знал.

Первым делом пришёл в «Литературную газету» со своими стихами.

Обещали посмотреть.

В недавнем номере «Литературной газеты» Шубин прочитал подборку стихов молодого поэта Александра Коваленкова – понравилось, попросил его адрес – дали. Пошёл к нему знакомиться.

Коваленков был из Новгорода, на три года старше Шубина. В 1935 году выпустил первую книгу, о которой тепло отозвался Осип Мандельштам. Шубин очень любил Мандельштама.

Коваленков вспоминал потом, каким Шубин был в день знакомства: «Пришёл важный, в фетровой шляпе, в шубе с котиковым воротником шалью».

Заработал себе стихами – на шубу!

Они быстро сдружились. Весной уже вовсю приятельствовали.

Коваленков запомнил Шубина таким:

«У него была неторопливая, размеренная походка.

Приземистый, засунув руки в карманы пальто, он ходил по улицам города, подолгу останавливаясь у книжных витрин. Павел Шубин любил книги, много читал и обладал феноменальной памятью. Не припомню ни одной встречи с ним, чтобы он не прочёл наизусть какое-нибудь новое, понравившееся ему стихотворение».

Русская поэзия знает примеры удивительной памяти: Маяковский и Есенин тоже помнили наизусть сотни стихов – своих современников, классиков, поэтов, вообще никому толком не известных.

Но Шубин даже на их фоне был явлением исключительным.

Он помнил наизусть не только великое множество (судя по всему – не сотни, а тысячи) стихов, но и «Евгения Онегина» целиком. Его пытались поймать, слушая и проверяя по книге, ожидая, что он допустит хотя бы мельчайшую ошибку, – но нет, бесполезно.

Впрочем, оказалось, что и это не предел – Шубин мог наизусть прочитать… главу из «Войны и мира». Ну и множество иных прозаических фрагментов своих любимых писателей.

Помимо неистовой влюблённости в литературу, тут было ещё и другое. Шубин не хотел играть в «самородка»: на самородков он насмотрелся ещё в литературной группе «Резец», а потом в герценовском. Он играл по-взрослому. Он хотел сразу, с порога доказать, что не нуждается в снисхождении. Что он не просто знает всё, что положено знать, – он знает куда больше даже тех, кто рискнёт его проверять.

Коваленков происходил из хорошей семьи: отец – инженер-радиоконструктор, дед – заслуженный учитель, писавший учебники, за заслуги в области народного образования получивший дворянство.

Сам Коваленков был отменно начитан и образование имел редкое: в 1932 году окончил Московский институт кинематографии.

Шубину важно было показать новому товарищу, что и он не лыком шит.

– Ёлки-палки, – горячился он, – да это же только чудаки думают, что мы ничего не умеем, а я ещё в школе венки сонетов писал.

И тут же, как вспоминает Коваленков, «обретя важность», добавил степенно:

– Я полагаю, вы знаете, что такое венок сонетов.

Никаких сонетов Шубин не писал вообще никогда, и Коваленков об этом догадался, что не отменило его искреннего восхищения очаровательным приятелем.

Причём самыми разными качествами этого приятеля.

«…Поначалу решил, что Павел Николаевич – поэт брюсовского склада, эрудит и библиофил», – добродушно признавался Коваленков.

«…Насамом-то деле… вышитая русская рубашка была ему куда больше к лицу, чем крахмальный воротничок».

«У Шубина была склонность к мистификациям», – вспоминал Коваленков.

«Как-то вечером я зашёл к нему и застал его беседующим с Дмитрием Кедриным».

Кедрин – поэт 1907 года рождения, родом из Донбасса, с польскими панскими корнями, тоже, ещё в 1931 году, перебравшийся в Москву – из Екатеринослава, где учился. Работал внештатным редактором в Гослитиздате, уже публиковался, но членом Союза писателей, в отличие от Шубина, ещё не был.

Обычно сдержанный и казавшийся порой нелюдимым и отстранённым, Кедрин, вспоминает Коваленков, смеялся, а Шубин сидел с невозмутимым видом.

– Павел Николаевич утверждает, что в Задонщине водятся дикие буйволы и что он сам их не раз видел на водопое, – пояснил Кедрин.

Кедрин, может, и поверил бы, если б не родился в Макеевке, что возле Донецка. Донецк не слишком далёк от тех мест, где провёл детство Шубин: это всё старинные казачьи просторы. Но буйволов там точно не водилось: может, новгородский Коваленков и поверил бы, но Кедрин знал наверняка, что Шубин его разыгрывает.

Насмеявшись, он сказал примирительно:

– Романтика и выдумка – родные сёстры.

– Совершенно верно, – обрадовался Шубин. – У нас за каждым стихотворением прячется сказка.

И вдруг, к удивлению Кедрина, начал читать наизусть его стихи – одно за другим: целый концерт устроил – всё с тем же невозмутимым видом, с каким только что рассказывал про буйволов.

Тем летом 1938 года Шубин отдыхал в Крыму, где наконец встретил свою любовь.

Помолчим.

Пускай тебе припомнится

Тропка

соловьиная

в Крыму, —

Веткою черёмухи

притронется

сад вечерний —

к сердцу моему.

Разве это

до сих пор

не лучшее

В прожитом,

забывшемся сейчас,

Если жизнь была

случайней

случая —

Той минуты,

породнившей нас?

(«Помолчим…», 6 мая 1941)

Она была старше его на семь лет. Хотя, быть может, он свой возраст поначалу скрыл. Ей был 31 год. Её звали Елена Александровна Лунц.

Она была скрипачкой. Окончила Одесскую консерваторию; училась у выдающегося скрипача и педагога Йозефа Пермана – чеха по происхождению. В музыкальном мире имела определённое имя.

В 1937-м стала лауреатом Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей. После войны служила в оркестре Государственного академического Большого театра.

Выступала вместе с народной артисткой СССР, кавалером ордена Ленина, солисткой Большого театра Валерией Владимировной Барсовой.

Запись скрипки Елены Лунц можно услышать на грампластинках той поры: безусловное и основательное мастерство.

Роман их развивался бурно и стремительно. В то же лето она забеременела.

Шубин окончательно перебрался из Ленинграда в Москву.

Жили по адресу: Кузнецкий