Запах неотправленных писем. Пробуждение - Ляля Прах

этот месяц перегорело, и Фрэнсис не кормила дочку так, как в свое время кормила Бэтти. Не прижимала ее крохотное тельце к себе в порыве нахлынувшей нежности, не гладила ее, уснувшую безмятежным сном, по головке. Она просто делала все, что положено было делать: стерилизовала бутылочки, готовила смесь по часам и меняла испачканные пеленки. Но – все машинально, не испытывая никаких чувств, кроме естественной усталости.

Девочку назвали Анной. Фрэнсис сама выбрала имя для дочери, хотя когда она еще жила в доме Скритчера, тот категорически заявил, что если родится сын – будет тоже Скритчером, а дочь станет Стеллой в честь матушки. Никакие доводы Фрэнсис о том, что дать ребенку имя в честь кого-то – значит определить одну судьбу на двоих, не принимались в расчет. И сейчас девушка была рада хотя бы тому, что ее дочь будет носить свое собственное имя, а не донашивать чье-то чужое.

За три месяца до родов Фрэнсис у ее матери обнаружили рак. Сгорела женщина быстро, наверное, потому что нечему было гореть. Умерев, она, пожалуй, даже не стала на двадцать один грамм легче. Ни слова раскаяния, ни просьбы о прощении – одна лишь гордыня, которая не позволила ей ни достойно жить, ни достойно умереть.

Отец Фрэнсис повел себя весьма неожиданно, хотя и крайне логично. После смерти жены он будто вдохнул глоток свежего воздуха. Оставив все имущество Фрэнсис, впервые поцеловал дочь на прощание и на собственные весьма солидные сбережения пустился в кругосветное путешествие. Позже он осел в каком-то южном европейском портовом городке, женился на девочке одного с Фрэнсис возраста, которая родила ему столь долгожданного наследника, и исправно раз в полгода присылал дочери короткое письмо с общими словами о погоде и обязательную пачку фотографий жизнерадостного пухлого сына. Видно было, что отец наконец-то счастлив по-настоящему, будто весь предыдущий срок отбывал некую повинность, нес крест супружеских обязательств и исполнял свой долг – не более того. Словно только сейчас он вышел из тюрьмы и сейчас жадно вкушал жизнь, такую, какую всегда хотел, о какой втайне мечтал.

Фрэнсис испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, она понимала отца и была рада за него, с другой… что ж, теперь она понимала и свою мать. Та прожила всю жизнь, зная, что она не нужна мужу, но так и не посмела выйти из собственного рукотворного ада, чтобы не быть осужденной теми, кто не вправе судить. Поэтому рак – самый логичный конец для женщины, проведшей долгие-долгие годы без любви. Любви к себе в первую очередь. Ведь если любишь себя, не станешь жить с тем, кто не смог тебя полюбить.

А еще Фрэнсис каждый раз становилось невыносимо больно от этих фотографий, на которых счастливый, хоть и постаревший отец щекотал и тискал желанного сына от дорогой ему женщины. По отношению к ней, Фрэнсис, он никогда не выказывал таких чувств – и лишь потому, что она не появилась на свет мальчишкой. Хотя, даже родись она нужного отцу пола, не факт, что он непременно одарил бы ее вниманием. Все же мужчинам редко нужны дети от тех женщин, которых они не любили. А отец никогда не любил мать. Теперь Фрэнсис в этом окончательно убедилась. И часто злилась на родителей, что они «завели» ее только для того, чтобы все было как положено, как у всех, а не потому что любили друг друга так сильно, что хотели воплотить свою любовь в новом человеке и пригласить его душу в наш неоднозначный мир. Возможно, поэтому, считала Фрэнсис, ее жизнь была словно проклята и все в ней было наперекосяк.

«Бывает плод любви, а бывает плод нелюбви, – вспоминала девушка слова Колина, которые он произнес, рассказывая о том, как ему удалось создать фонд. – Я – очевидный результат второго», – думала она про себя. Потом переводила взгляд на кроватку, где мирно посапывала ее подрастающая дочь, и произносила шепотом:

– Как и ты, Анна, как и ты.

Анна росла здоровой, хоть и очень хрупкой с виду девочкой. Скритчер по настоянию своей матери написал отказ от прав на дочь, аргументировав это тем, что Фрэнсис ее «нагуляла» и ребенок не от него. Фрэнсис сперва хотела дать Анне свою фамилию, но вовремя опомнилась – она понимала, что как бы ни был Скритчер мерзок и низок, все же он отец ее дочери и его род навсегда вошел в род Анны. Наградить девочку своей досвадебной фамилией, то есть фамилией отца Фрэнсис, означало по сути ментально признать Анну плодом инцеста. И кто знает, как такая «аура» скажется на ней и ее потомках. Дать же ей любую другую фамилию – это лишить девочку ее законных корней, обречь на тяжелую судьбу. И пусть многие считали подобные мысли бреднями сумасшедшей (в конце концов, прежде чем вернуться в родительский дом, Фрэнсис пролежала в клинике неврозов почти месяц), она твердо верила в этот родовой принцип и не собиралась усложнять дочери жизнь, как в свое время поступала ее собственная мать, лишая Фрэнсис своей любви и жизненно необходимого чувства принадлежности к родной семье.

Фрэнсис очень не хотела походить на свою мать, однако все чаще с ужасом замечала, как обращается к дочери – не понимающей элементарных для взрослого человека вещей, в силу возраста еще недоступных маленькому ребенку, – с нотками раздражения в голосе, а потом и вовсе переходит на яростный крик. (От этого крика Анна вжимала голову в плечи, стараясь стать невидимой и растворить свое и без того миниатюрное тельце в пространстве комнаты.) Но чаще всего Фрэнсис включала привычную холодность, которой когда-то обдавала ее собственная мать. Сперва она испытывала жгучее чувство вины и каждый раз искренне клялась себе больше такого не повторять. Но потом срывалась вновь и со временем, перестав доверять своим лживым клятвам, пустила все на самотек. Постепенно и вечные придирки, и периодические вопли, когда в ход шли любые непотребные слова, и основное – холодное игнорирование (будто ее дочери нет, будто Анна – пустое место, а не человек со своим миром, своими потребностями, желаниями и, в конце концов, со своей собственной ранимой душой) стали нормой. Кажется, Фрэнсис просто начала забывать, что такое душа.

Впрочем, в одном она точно отличалась от матери – Фрэнсис не была до изнеможения худа. Наоборот, с каждым годом все больше раздавалась вширь. Ничего удивительного: такое количество нездоровой пищи любого лишило бы грациозных очертаний. Фрэнсис и здесь давала себе обещания начать худеть с понедельника – и начинала,