Российский колокол №3-4 2021 - Коллектив авторов

Она смотрела на крупных людей с тяжелыми взглядами, похожих и на Диму, и на Пашу с Костей, и думала о том, что случилось бы, если бы все они узнали, что накануне сороковин она провела ночь с другим мужчиной. Ей казалось, они сожгли бы ее заживо или разодрали на куски своими короткими и крепкими пальцами, своими желтыми крупными зубами. И такую казнь она нашла бы справедливой, она чувствовала себя предателем и проституткой, последним ничтожеством и дрянью.

За столом оказалось человек пятьдесят. Нанятые официанты сновали по дому с тяжелыми подносами, на кухне командовал повар, горничные быстро справлялись с любым беспорядком. Все работало как часы, и нигде Кира не была нужна. Все эти люди, этот дом и это застолье могли вполне обойтись без нее. Во главе стола, рядом с ней, сидела Дина, черная и скорбная, словно тоже была вдовой.

Кира ничего не ела, не могла положить себе в рот ни куска, словно поминальная еда, коснувшись предательницы, могла ее отравить. Справа от нее сидела ее мама, Алина. Обе они понемногу отодвигались от стола, пока не оказались сидящими отдельно от всех. Мамин сосед начал разговаривать с Диной, и мама с Кирой оказались за их спинами, в изоляции, про них сразу забыли.

Странно, но на тетку Кира была похожа больше, чем на мать. У матери было прямоугольное, с поплывшим контуром и мягким подбородком лицо, маленький вздернутый нос и выцветшие волосы. Ее когда-то ярко-голубые глаза поблекли и были теперь неопределенного водянистого цвета. Последние двадцать лет мама не смеялась, молчала, сидела тихо, предпочитая укромные углы и приглушенный свет. Если приходилось разговаривать, говорила тихим бесцветным голосом без интонаций. Она как будто была надтреснута, как будто старалась как можно меньше двигаться, чтобы через эту трещину не просочились остатки жизненных сил.

Так они и сидели вдвоем за спинами у поминающих, словно чужие, словно не имели к усопшему отношения.

Гости постепенно напивались, в комнате становилось душно, и Кире казалось, что заполнивший столовую гул голосов тоже мешает ей дышать, равно как и темнота, сгустившаяся за окнами. Все было таким плотным, вещественным, отчетливым, что на этом фоне они с мамой казались несуществующими.

Убегая от духоты, Кира выскользнула из столовой и поднялась на второй этаж. Ей хотелось прийти к себе в спальню, открыть окно и глотнуть морозного еще мартовского воздуха. Однако в комнате кто-то был. На Кириной кровати лежал темный силуэт, и она отшатнулась, отступила в хорошо освещенный коридор.

– Кира, – позвал ее знакомый женский голос.

Фигура на кровати шевельнулась, щелкнул выключатель, загорелся свет рядом с кроватью. Лариса приподнялась на локте, заправила за ухо длинные жидкие волосы, крашенные в черный цвет. Корни у волос были светло-русыми, отросшими, и от этого казалось, что волосы оторвались и сейчас ссыплются вниз.

– Кира, – немного в нос, пришептывая и причмокивая губами, снова позвала Лариса. На лице у нее была неискренняя улыбка, разбавленная мнимым состраданием. – Я полежу. Устала.

Лариса была крупной женщиной с широкими бедрами и полными тяжелыми ногами. Свой тугой, отросший от невоздержанности в еде живот она плотно утягивала в платья, явно неподходящие ей по размеру, грудь и руки увешивала блестящими безделушками, которые, как бы дорого ни стоили, выглядели дешево. В свои тридцать лет она казалась намного старше сорокалетней Дины.

Кира кивнула, без боя уступая свою комнату, и свою кровать, и возможность постоять у открытого окна. Она закрыла за собой дверь и пошла в комнату для гостей. Руки у нее дрожали так, что окно открыть Кира не сумела, так и стояла в темноте, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрела во двор, где на темных газонах белели изрядно подтаявшие мартовские сугробы. Холодный свет уличного фонаря падал на спокойную воду бассейна в пристройке.

Тревога росла. Кире казалось, что Лариса непременно должна почувствовать запах чужого мужчины, исходящий от подушки. Это было очень плохо, потому что Лариса была замужем за Костей, а Костя автоматически означал Пашу и Дину. Эти трое, а раньше, до смерти Димы, четверо, казались ей многоголовым единым созданием, по их жилам текла одна кровь, они дышали одним воздухом и выдыхали один и тот же яд. Кира начала дрожать. Она могла оправдать себя только тем, что, если бы ее не забыли на кладбище, ничего бы не случилось.

3. Они горюют, ибо лишились немалых благ

День был холодный. Порывы ветра разбивали смерзшийся снег на надгробных плитах и бросали в лицо скорбящих колючие, смешанные с серой пылью осколки. Возле выкопанной могилы, рядом с гробом плотной стеной стояли люди. Многих из них Кира никогда не видела, а может быть, не помнила или не узнавала. Лица виделись ей смутно, сквозь слезы, но она не знала, почему плачет: то ли от горя, то ли от ветра.

Дина плакала по-настоящему. Стояла маленькая, черная на краю разверстой могилы, сцепив руки, склонив голову. Паша обнимал ее за плечи – крепко, словно боялся, что она упадет.

Дима лежал в гробу, и когда взгляд Киры скользил по его профилю, выступающему над деревянным бортом, ей казалось, что это кто-то другой. Мертвый был тоньше Димы и легче на вид. Когда ветер ударял в спину, Кира боялась, что сейчас он унесет тело, словно оно было скручено из заброшенных осиных гнезд, она как будто слышала шуршание, с которым терлись друг об друга тонкие, похожие на дешевую бумагу слои.

Потом оказалось, что все молчат и смотрят на нее.

– Прощайся, – шепнула Дина и подтолкнула Киру вперед, к гробу. – Прощайся.

Это значило, что нужно подойти и первой поцеловать Диму в ненастоящую щеку. Если бы приехали его родители, можно было бы уступить это право им, но Дина их не позвала, наверное, чтобы не портить торжественность похорон. Может быть, им так и не сказали, что их сын умер, – двум алкоголикам, живущим в обезлюдевшей деревне.

Кира двинулась вперед, склонилась над мужем. Теперь, когда ее тень падала на его лицо, он выглядел чуть более живым. Кожа из серовато-желтой, восковой, вновь стала смуглой, из-за густых темных ресниц, затеняющих нижнее веко, казалось, что Дима подглядывает. Кира наклонилась чуть ниже, все еще не решаясь поцеловать мужа в щеку, словно от прикосновения ее губ могла разрушиться цельность этой хрупкой оболочки, и вдруг услышала, как он дышит – тихо, чуть прихрапывая, как всегда дышал по ночам, когда не был пьян. В этом было что-то интимное, как будто весь мир сейчас был заключен в тесном пространстве между