Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

этой главе я бы хотела остановиться на некоторых иных значениях этой конфигурации, которые Седжвик, возможно, с излишней готовностью опустила, сосредоточившись на влечении мужчин друг к другу. В заключении я также предлагаю обратить больше внимания на женщин, одновременно важных и случайных для этой парадигмы.

Позвольте начать с повторения утверждения, что узы, связывающие мужчин друг с другом, зачастую характеризуются не просто беспокойным влечением, но также и стремлением к политическому господству, с одной стороны, и сопротивлением этому господству – с другой. Раса и расизм – это образец пересекающихся сложных взаимоотношений между мужчинами, на сущность которых эротизм, несмотря на свое очевидное присутствие, не оказывает решающего влияния[68]. Седжвик не то чтобы выносит конфликт за рамки этих условий – в ее анализе гостеприимство и насилие являются сущностными знаками весьма напряженной, но неопознанной близости. Таким образом, «магнетизм между соперниками в „Our Mutual Friend“, хоть и является мощным сам по себе, существует благодаря жестокой силе, с которой они сливаются в своей обоюдной ненависти»[69]. Положение дел в гомофобном обществе хорошо проясняет фрейдистская логика, согласно которой однополые «соперничество» и «любовь» являются взаимодополняющими или даже эквивалентными интенсивностями, а доминирующим контекстом в них является сексуальный. Я не отрицаю, что господство и желание – неразлучная пара. Тем не менее кажется важным исследовать способы, при помощи которых женщины играют роль посредников между соперничающими мужчинами, чьи отношения невозможно охарактеризовать как «любовные». В современных американских представлениях женщины зачастую оказываются в эпицентре борьбы между мужчинами, смысл которой, хоть она и остается эротизированной, раскрывается в динамике, включающей попытки как навязывания превосходства белой расы, так и противостояния ему.

Первые четыре сюжета представляют собой набор взаимосвязанных вариаций на эту тему. Каждая из них сосредотачивается на изнасиловании женщины, что, как я считаю, многое проясняет в существующем нарративе об отношениях рас в нашей культуре. Я предприняла попытку ранжировать их с учетом всей тонкости и специфичности, выделяя логику триангуляции, включающую расу/гендер как системообразующий компонент. Эти общие представления, как я покажу ниже, помогают схематизировать сценарии. В первом из сценариев белые мужчины доминируют над цветными через нарратив, включающий изнасилование белой женщины. Во втором используется аналогичная расстановка расового доминирования, но уже с участием цветной женщины. В третьем и четвертом сценариях происходит смена позиции субъекта с белого мужчины на черного, при этом сохраняется параллелизм с первыми двумя сценариями. В третьем сценарии афроамериканские мужчины сопротивляются господству белых мужчин через сюжет, в котором происходит изнасилование черной женщины. А в четвертом сопротивление расовому господству заканчивается изнасилованием белой женщины. Эти два примера позаимствованы из афроамериканской культуры, а именно из двух ранних фильмов Спайка Ли, в которых постановка вопроса расовой борьбы и требование расовой справедливости являются первостепенными. Однако, как и в случаях Эдварда Саида, Эндрю Росса и Генри Луи Гейтса-мл., хипстерская расовая политика Ли основана, как я постараюсь доказать, на продолжающейся маргинализации женщин и женственного. Так, в его фильме «Школьные годы чудесные» (1988), который я буду анализировать, расовая крутизна и верность ассоциируется с маскулинностью, в то время как расовый консерватизм и предательство проецируются на женское тело. И, конечно, во всех четырех обсуждаемых мной сценариях женщинам не просто отводится роль посредников. Они маркируются прежде всего как объекты мужского сексуального насилия. Эта глава заканчивается описанием пятого сценария, в котором предпринимается попытка бросить вызов тенденции рассказывать о проблемах расы через гетеросексуальный абьюз. Я предложу в качестве заключения альтернативную модель международных и внутренних расовых отношений, в которой для разнообразия диалог будет осуществляться между двумя женщинами.

Сценарий 1: Бегунья из Центрального парка

Для начала я хотела бы вернуться к интерпретации Седжвик образа Скарлетт О'Хара и определению типа черного насильника. «Бегунья из Центрального парка» – это прозвище, которым пресса наделила женщину, изнасилованную, избитую и оставленную умирать в Центральном парке 19 апреля 1989 года. Жертва была молодой, белой сотрудницей инвестиционного банка братьев Соломон; арестованные и осужденные – чернокожими и испаноязычными молодыми людьми из рабочего класса. Я хотела бы сосредоточиться не на преступлении как таковом, чья жестокость и так очевидна и фактические подробности которого остаются, так или иначе, неустановленными[70]. Меня скорее интересует то, как это событие было подано в белых, ориентированных на мужчин СМИ, а также считываемая идеологическая подоплека и накопленные аллегорические смыслы. Это дело освещалось в новостных программах на протяжении следующих восемнадцати месяцев (трое обвиняемых были осуждены летом 1990 года, двое – осенью того же года), а «дело бегуньи» стало, помимо всего прочего, настоящим воплощением паники белого населения на тему преступной активности в Нью-Йорке. Работа женщины, то, что она решила потратить свои часы досуга на аэробику и в особенности юный возраст и типаж блондинки – все это в совокупности сделало ее символом внезапно нарушенной неприкосновенности привилегированного класса. Кроме того, что изнасилование приводит в ужас само по себе, белые нью-йоркцы, привыкшие передвигаться по городу как бы под защитой цвета кожи и богатства, были в ярости, восприняв это событие как серьезнейшую угрозу их неприкасаемости.

Псевдосоциологические исследования феномена «дикости» в СМИ едва ли могли скрыть, что их праведный гнев был обусловлен расизмом. Насколько я помню и как в принципе могу себе это представить, этот термин возник примерно так: репортер из белой газеты подъехал на 110-ю улицу на востоке города и быстро собрал вокруг себя ватагу местных ребятишек, жаждавших дать комментарий о недавно совершенном преступлении. И один из них сказал что-то, что на самом деле, скорее всего, было отсылкой к популярной тогда песне Тони Лока «Дикая штучка». Однако репортер его не понял и с полной серьезностью сообщил, что чернокожая и испаноязычная молодежь практикует групповые изнасилования с убийством как возможной кульминацией в качестве некого повсеместного развлечения, на сленге известного как «дикость». Результатом тиражирования стала глубокая патологизация черной культуры и последующее общественное оправдание любых нарушений закона в процессе выбивания признаний из подозреваемых, зафиксированных на видео, а также превентивная легитимация насильственных действий в духе Бернарда Гетца, направленных на группы небелых мужчин, пользующихся общественным транспортом или гуляющих по паркам[78].

У этой логики, использующей миф о чернокожих насильниках для оправдания казни чернокожих мужчин белыми, есть, конечно, длинная и уродливая история. Журналист Ида Б. Уэллс разоблачила и осудила этот миф как расистский в серии памфлетов, опубликованных ею между 1892 и 1900 годами, когда происходило в среднем более тысячи судов Линча в год. Всего лишь треть из них включала обвинения в изнасиловании или попытке изнасилования, однако на каком-то иррациональном уровне все они